, куда ходил в набег богатырь-оборотень Волх.

В одной былине рассказывается, что богатырь на заставе – в дозоре – смотрит по сторонам и видит такую картину:

Во первой-то стороны да горы лютые,
И во второй-то стороны да лесы темные,
Во третей-то стороны да синё морюшко,
Во четвертой-то стороны да чисто полюшко.

Чем дольше он смотрит, тем яснее перед ним проступают очертания былинного мироздания:

Да и зрел он, смотрел на все стороны.
Да смотрел он под сторону восточную —
Да и стоит-то-де наш там стольный Киев-град;
Да смотрел он под сторону под летную —
Да стоят там луга да там зеленые;
Да глядел он под сторону под западну —
Да стоят там да лесы темные;
Да смотрел он под сторону под северну —
Да стоят-то-де там да ледяны горы;
Да смотрел он под сторону в полуночну
Да стоит-то-де наше да синё море,
Да и стоит-то-де наше там чисто поле,
Сорочинско-де словно наше Кулигово.

Что касается былинной географии Новгорода, тут многое связано с водоемами – это в первую очередь озеро Ильмень и река Волхов, а также Ладожское озеро, реки Ловать, Нева, Волга и другие; по этим рекам сплавлялись местные купцы и ушкуйники (фактически – речные пираты), так что новгородские былины тяготеют к большей географической правдоподобности, но все равно, конечно, достаточно условны. Еще былины знают Хвалынское (или Волынское) море, за которым лежат чужие земли – в частности, Еросалим-град (Иерусалим), где сложил «буйну головушку» Василий Буслаев, и непонятный город Леденец; скорее всего, это Каспийское или Черное море, ибо «за Хвалынью» находился и легендарный Царьград – Константинополь. Где-то на морских просторах имеется остров – чудесный остров Буян русских заговоров, – на котором стоит «могучий камень» Алатырь.



Разумеется, накладывать былинную географию на реальную географическую карту следует с предельной осторожностью, поскольку былины ничуть не являются историческими хрониками или географическими справочниками, а все названия в них служат лишь для придания былинным повествованиям достоверности. События разворачиваются, к примеру, не в сказочном Тридевятом царстве, а в Чистом поле; для сказителей и слушателей той эпохи, когда былины складывались и пелись, первое место было откровенным вымыслом, а вот второе вполне соотносилось с «ментальной картой» окружающего мира, благодаря чему вера в подлинность богатырского прошлого только укреплялась.

Если же искать прямые картографические соответствия между былинами и миром вокруг, почти наверняка придется развести в растерянности руками: скажем, об Илье Муромце говорится, что он отправился из Мурома в Киев через Чернигов «дорогой прямоезжею», да еще пересек по пути «темные леса Брянские» и «черные грязи Смоленские», – этот якобы прямой путь из Мурома в Киев на реальной карте выглядит довольно замысловатым. Киев, Муром и Чернигов просто были «где-то там», но сказители и слушатели знали, что они есть, а потому сама история, излагаемая в былине, как бы подтверждалась как «всамделишная». Максим Горький, побывавший в 1896 году на выступлении сказительницы И. А. Федосовой, глубокомысленно заметил: «Русская песня – русская история, и безграмотная старуха Федосова, уместив в своей памяти 30 000 стихов, понимает это гораздо лучше многих очень грамотных людей».

Одного из известнейших сказителей северных былин И. Т. Рябинина спросили, когда он в 1890-х годах выступал в Москве:

– Иван Трофимович, любишь ли ты свои старинки?

– Не любил бы, не пел бы, – ответил он.

– И ты веришь, что все это, что в былинах поется, правда?

– Знамо дело, верю. А то какая же потреба и петь их?