– И мне дай, что ли…

Постояли еще. Подымили в тишине.

– Ну, и что скажешь? – не глядя на друга детства, спросил Майк.

Кузин щелчком пальцев выбросил окурок, тщательно прицелившись в фонарный столб и, разумеется, не попав.

– С одной стороны, конечно, чушь полнейшая, несусветная, антинаучная. Страшные, блин, сказки нашего городка. Аборт мифологического сознания. Но с другой… – он запнулся, воровато глянул по сторонам и, понизив голос, уточнил: – Слушай, а ты к этим не ходил?

– К кому?

Димка яростно засопел, словно до последнего не решаясь произнести роковое слово, и все-таки выговорил:

– Ну… к попа́м…

Он явно ожидал взрыва, поскольку уж кому-кому, а Кузину антиклерикальные настроения Майка были хорошо известны. И тем страшнее, безысходнее для пухленького жизнелюба оказалось короткое и глухое:

– Ходил. Позавчера.

Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь приглушенным шорохом автомобильных протекторов где-то за домами на противоположном берегу. Потом визгливо, заполошно залаяла собака, но почти сразу же заткнулась, как будто смутившись отчаянной неуместности своего поведения.

– Иииии?.. – не выдержав, протянул Кузин, осторожно, точно выглядывающий из норы сурок, готовый при малейшей угрозе нырнуть обратно.

Майк согнал перчаткой воду с рукава пальто, посмотрел на мокрую черную кожу, блестящую в свете фонаря, и невесело усмехнулся:

– Бесполезняк, Димыч. Мало того, что я себя чувствовал полным идиотом, так еще и… – Майк неожиданно обернулся и с какой-то отчаянной злобой заорал, заставив друга испуганно дернуться: – Вот скажи: даже если вся эта херня и взаправду, какие у меня грехи могут быть?! Чтобы – вот так?! Я что, убил кого? Ограбил? Родину за десять центов Госдепу США продал?! В чем я – я! – виноват перед боженькой и уж тем более – перед этим гадом?! Который матери жизнь поломал, надо мной почти двадцать лет измывался и даже теперь, сдохнув, покоя не дает! Из меня же с самого раннего детства веревки можно было вить, просто сказав: «Ну что ты ведешь себя, как отец»? Я ж до уссачки боялся не то что внешне – хоть в чем-то быть на него похожим! Хоть капельку!!! – отчаянный вопль Соколова сменился рыдающим, захлебывающимся кашлем.

Вновь восстановив дыхание, Майк уже спокойно сказал:

– Не могу я так больше, Димка. Ну, допустим, дома я все зеркала побил, придурок, когда осознал окончательно, что со мной происходит. Ну, экран телевизора завесил, в ноут не смотрю, пока не прогрузится, смартфон – и тот спрятал подальше, а взамен «Моторолу» на антресолях откопал кнопочную, времен Очакова и покоренья Крыма. Чтобы в скайп выйти или, прости господи, селфи сделать – так ни-ни. Хорошо еще, что матушку недавно уговорил подругу навестить, которая год назад в Тай на пээмжэ перебралась. На работе пока отпуск взял – у меня чуть ли не пара месяцев неотгуленных накопилась. На улице без темных очков не показываюсь – оно, оказывается, помогает, особенно если на зеркальную поверхность вскользь смотреть. Но ведь это не выход, верно?

Кузин молчал. Да и что тут скажешь?

– А знаешь, что хуже всего? Каждый раз, когда это происходит, я подсознательно жду, что больше уже не вернусь. Я, Майк Соколов, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, русский, беспартийный, не привлекавшийся, старший менеджер рекламного отдела издательства «Нола-Пресс», большой любитель поржать, ценитель женской красоты и ума, а также хорошо пошитых блейзеров, неглупой фантастики, музыки кантри и правильно приготовленной пасты болоньезе под бокальчик кьянти, и прочая, прочая, прочая… Что мое место навсегда займет он, Потап. И когда я думаю об этом, Димка, мне, честное слово, хочется из окна шагнуть. Или, вот, через перила – в пхк…