Что любовью нельзя распорядиться, что она – не в нашей власти, что к ней нельзя принудить, приводит к пониманию следующего обстоятельства. В конкретном свершении многообразные смыслы множества знаков получают единое значение, любовь становится действительностью жизни. Так же и откровение постигается только благодаря открывающему Себя Богу как близость Божественной любви. Подобно тому, как мировые события далеко превосходят жизнь каждого отдельного человека и, тем не менее, ему принадлежат, поскольку совершаются в его мире и в его время, так же и то, что сообщается в откровении поначалу, быть может, вне всякой связи с днем сегодняшним, имеет значение для нашего настоящего. Сообщенное в откровении имеет значение для каждого человека, поскольку таким образом Бог, как в былые времена, так и сейчас, хочет войти в жизнь человека.

Эту защищенность, позволяющую избежать участи пасть жертвой исключительно собственных желаний и мечтаний, человек может обрести, разумеется, только опираясь на Иисуса Христа. Исповедуемый как «истинный Бог и истинный человек» Христос не допускает для верующего в Него никакого иного сопоставимого по достоверности откровения.

Этот христологический «поворот» в откровении, никоим образом не есть нечто произвольное. Он черпает свою легитимность из самого совершения откровения. Он обращает наш взгляд в прошлое, поскольку в нем само-сообщение Бога совершилось единственным и окончательным образом. Богословская оценка этого события опирается на те соображения, которые мы ранее продумали. Если уже в творении Бог постигается как посылающий весть о Самом Себе, и если, далее, справедливо, что само-сообщение Бога происходит в истории, то это означает, что такое само-сообщение Бога само имеет историю. Бог включает в это позволение-пережить-Себя и время, и возможное развитие во времени. И поэтому самооткровение Бога может также на деле достигать в истории своей высшей точки. Это тот момент, в котором выявляется, что само-сообщение Бога людям и историческая передача [этой вести] суть не просто две фактически отсылающие друг к другу величины; они сами представляют собой снова некий внутренний момент в событии откровения. В Иисусе Христе cказанное становится «уловимым»: ведь Он, будучи «Сыном», есть именно Тот, в ком как в «истинном человеке» это самоопределение Бога воспринято в его полноте.

Иисус Христос бросает свет на природу человека. Человек познает Бога как действительность своей жизни.

Тем самым, мы обороняем себя от опасности пантеизма, а также и некоего расплывчатого деизма. Бог, как неизбывная тайна, не уклоняется от человека; Он, более того, сообщает опыт своего присутствия. Так, история с самого начала становится Священной историей {81}, и, таким образом, Дух Божий совершает в полноте времен воплощение Логоса.

Признание неизбывной потаенности Бога как mysteriun stricte dictum не отдает верующего в его исповедании Бога на волю некоей расплывчатой необязательности. Если откровение на деле есть самооткровение Бога, то именно оно наполняет содержанием то, что следует исповедывать о Боге. И здесь история Израиля учит нас поклоняться Богу в его властном величии.

Нам необходимо вернуться к Откровению, засвидетельствованному в Ветхом Завете. Если поначалу понимание откровения, присущее Ветхому Завету, «еще целиком двигалось вдоль линий его религиозного окружения»[191], то уже вскоре выявилось некое существенное изменение, ставшее результатом самих событий Откровения. Феномен откровения, который изображает Ветхий Завет – а здесь нужно указать на «Богоявления (случаи теофании или эпифании) […], события и практики, связанные с божественным вдохновением или способностью к прорицанию, исторические события как властительные дела Яхве […], слова и указания Яхве»