Политолог Сергей Караганов констатирует, что за последние годы «Россия превратилась в третью державу мира, весящую на мировых весах в разы больше, чем предполагают ее формальные показатели». Эту мысль стоит пояснить так: если взвесить все (экономику и экономический потенциал, ядерно-ракетную мощь, территорию, стратегическое положение, транзитные возможности, ключевые позиции, ресурсы, человеческий капитал, систему образования, науку, культуру и т. д.), по совокупности Россия сегодня – третья держава мира. Не вторая, какой считался СССР, но не забудем, что после отделения 14 республик мы по населению – половина от СССР. Караганов прав в том, что Россия сегодня – более значительная держава, чем Япония или Германия. Еще 12–15 лет назад такой вывод сочли бы преждевременным.

Признав вышесказанное, мы должны будем определить итог двадцатипятилетия так: БЛЕСТЯЩИЙ УСПЕХ, пусть и с рядом оговорок.

Слышим ропот в зале. В «интеллигентной среде», особенно в столичной (а тем более в творческой), выражать подобные убеждения сегодня считается неприличным. Отвергает их и немалая часть массовой аудитории. Оптимистический взгляд на жизнь все еще раздражает миллионы людей. Как же так? Разве мы не договорились, что все ужасно?! Торговля страхом процветает, катастрофизм, судя по интернет-форумам, почти не сдает позиции. «Позитивные новости отвергаются, включается своеобразный фильтр», – описал этот настрой гендиректор ВЦИОМ Валерий Федоров. А журналист Леонид Радзиховский диагностировал следующее: «Поразительно, но для многих людей в нашей стране определение: „Россия – нормальная страна“ – звучит как личное оскорбление. Больше того – как лишение смысла жизни». Как мы понимаем, речь в первую очередь идет о специфическом типе задиристых завсегдатаев социальных сетей, обретших голос только благодаря этим сетям (что, конечно, отвечает принципам равноправия), но пока способных заявить о себе лишь через ругань и «под ником». Во вторую очередь это относится к представителям, как они сами себя назвали, «креативного класса», к ним мы еще вернемся.

Итак, блестящий успех с рядом оговорок. Слово «блестящий» не напрашивалось бы, не застрянь в памяти череда убийственных, но, к счастью, не сбывшихся пророчеств, назойливо звучавших все эти годы. Нам предсказывали великие бедствия и называли даты. Далеко не все это было творчеством одних лишь катастрофистов – людей мнительных и пугливых. Полистайте подшивки газет – не только чтобы получить прививку от скепсиса и уныния, но и чтобы поблагодарить тех, кто не дал воплотиться худшим сценариям. Курс истории действительно много раз мог повернуть в самую печальную сторону.

В конце 80-х мало кто верил в саму возможность бескровной смены «социально-экономической формации». Миллионы людей с фатализмом обреченных ждали, что разразится Большая Гражданская война. Песни о предчувствии этой войны собирали стадионы («Слышишь, блеют сердца у тех, кто вошь, / Революция без жертв – ничтожная ложь… / Когда национальность голосует за кровь, / Когда самоубийство честнее всего… / Антиутопия на ржавом коне скроет могилы уставших ждать», и еще целый ряд столь же «высоко художественных» куплетов). Быть может, историки когда-нибудь выяснят – или, как всегда, не выяснят, – кого Россия должна благодарить за то, что гражданская война осталась призраком.

Осенью 1991 года в России уже были президент и правительство, но не было ни одного полка, готового исполнить приказ – боеспособные части продолжали оставаться под союзным командованием, практически парализованным. Начнись гражданские бунты или межэтнические столкновения, особенно в провинции, сдержать толпу и остановить насилие было бы некому. И это состояние длилось недели и месяцы, казавшиеся бесконечными. Кирилл Родионов («Ежедневный журнал», 31 января 2011) напоминает: «Россия не имела [тогда] ни государственной, ни таможенной границы; не было единой системы правосудия, не работали милиция и прокуратура; государство было просто неспособно выполнять свои функции».