Ну, повесил трубку – это так говорится. На самом деле просто положил мобильник на стол. Ну, может, не просто, а с матом – непроизнесенным, а может, и с произнесенным – это уже неважно. Важно, что я сказал Поллаку, что ее Недашей зовут, и мобильник на стол положил. А айфон вдруг медленно заскользил куда-то. Не знаю, как правильнее объяснить. Ну просто это объяснить нельзя. В общем, стал удаляться. Отдаляться. Уходить. Непонятно куда. Как жизнь. Не знаю как. Но он уходил. Как деньги. Или как водка. Хотя нет, водка понятно куда уходит. Деньги, кстати, тоже понятно – они уходят на водку. А айфон – он уходил не так, как уходит последняя электричка, и не так, как зарядка в ноутбуке. Он уходил – как лето. Или как детство. Или как пена в кружке пива. Медленно, неслышно и неотвратимо – так много лет назад падал теплый снег. И где-то внутри меня, сидящего в полуторакомнатной съемной квартире в Иерусалиме, где-то в районе желудка и немного слева появилось, вернее, даже не появилось, а скорее образовалось, вот точно – образовалось, это правильное слово, ну, потому что ощущение было – оно само, как опухоль, образовалось, даже не ощущение, а понимание; понимание того, что станцию метро «Телецентр» еще не построили, и надо бежать от «Останкино» до «ВДНХ», ибо твое есть царство на земле и под землей, и я, застыв и не двигаясь, побежал, сжавшись в комок в своей полуторакомнатной квартире на Дорот Ришоним, 5; не занимайте левую сторону эскалатора, да будет воля твоя, смута в голове, не могу взять в толк, почему я не куст сирени, а губы нам для чтения молитв нужны; три остановки по Кольцевой, они жили здесь, они жили среди нас, уступайте места беременным женщинам и инвалидам, в жизни есть много вещей, кроме денег; переход на станцию «Проспект Мира», на другой стороне мешают ложечкой чай, да святится имя твое, ее Недаша зовут; их город был мал, они слышали, как осторожно двери закрываются; еще две остановки до «Белорусской»; им было жарко вдвоем, не введи нас во искушение и не пизди; ее зовут мекудешет; я люблю, потому что падал теплый снег, или это болит, потому что падал теплый снег; почему я не куст сирени, так красиво бы на меня падал теплый снег; иже еси на небеси; дети любви, не забывайте свои вещи; неужели это непонятно, мы уснем в твоих мягких лапах, так и твердить бы век; посвящаешься мне этим кольцом во имя Моше и Израиля; перешел на Замоскворецкую линию; твои уста с моих весь грех снимают; будьте взаимно вежливы мекудешет аминь; еще две остановки до «Сокола»; они не были боги, откуда им знать о подозрительных вещах; про добро и зло сообщайте машинисту поезда; верни мне грех мекудешет; просьба освободить вагоны; избавь нас от лукавого, мекудешет; они плыли по течению, падал теплый снег, они были живы; да будет воля твоя; они жили среди нас, двадцать шесть минут на небе и на земле, не считая пересадок; мой мобильник медленно скользит в полной тишине неизвестно куда, а станция метро «Телецентр» еще не построена и не будет построена никогда; не введи нас во искушение, теплый снег, а Коэн стакан разбил.

И я тоже стекло разбил. У телефона. Не потому, что по канонам иудаизма, а потому, что мобильник упал. И звук такой был – как будто где-то очень далеко, на другой стороне, мешают ложечкой чай. А я – я так и не могу взять в толк, почему я не куст сирени.

Сам мобильник не пострадал, просто экран трещинами пошел. Не страшно, рядом с моим домом есть мастерская на улице Лунц, 1. Там за двести шекелей можно новый поставить. Просто странно как-то. И неуютно. Как будто это не экран, а я пошел трещинами. И даже куски стали отваливаться. Ощупал себя – вроде бы все на месте, а вот к зеркалу подойти побоялся. Глупо, конечно, но кто знает, что бы я там увидел. А Коэн – тот, который Леонард, – сказал, что есть такой момент по вечерам, когда отчаяннее всего нужна просто рука на плече. Леонард был настоящим Коэном и понимал, что, когда у тебя вдруг упал мобильник и экран пошел трещинами, очень важно, чтобы кто-то просто положил тебе руку на плечо и объяснил, что это не ты пошел трещинами, а экран. И что на улице Лунц, 1, есть лавчонка, там за двести шекелей можно новый экран поставить. А еще за тридцать пять шекелей – противоударную пленку. Наверняка там и на людей тоже пленку противоударную можно поставить, надо узнать, сколько это стоит. Это уже я подумал. Вслух. А Коэны – Итан и Джоэль – услышали, что я это подумал. Ну потому что я это вслух подумал. И Коэн – тот, который Итан, – сказал, что у него дурное предчувствие. А Коэн, который Джоэль, – не согласился. Сказал, что у него – хорошее. Так что поровну. А стол – ну с которого мой телефон упал, – он нет, он ничего не сказал, столы не умеют говорить, но он скособочился. Может, ему было неудобно, что с него айфон упал, и поэтому он скособочился, а может, он скособочился, и поэтому с него телефон упал. А потом я понял, что пол тоже скособочился. Я это по водке понял. Она тоже скособочилась. Ну когда бутылка прозрачная – видно, сколько водки осталось. Бутылка была прозрачная – стандартная «Хортица», а вот водка в бутылке – скособоченная. Уровень не ровный был, а скособоченный. Как у стола. И у пола. Вся моя полуторакомнатная квартира на Дорот Ришоним, 5, скособочилась. А телефон упал, и стекло треснуло. Если бы не это стекло, я бы так и сидел в квартире наедине с водкой и жалел себя, пока водка не кончилась или пока я сам окончательно трещинами не пошел. А так мне было странновато сидеть в скособоченной квартире и пить скособоченную водку. Я подобрал со скособоченного пола мобильник и пошел в мастерскую на улицу Лунц, чтобы экран новый поставить. И противоударную пленку. А может, и на себя тоже. Ну потому что странно как-то. И неуютно. И кто знает, что может еще случиться.