А потом случилось еще одно необычное событие. Когда аутист Пьер познакомился с Анной-Маргаритой, ему было уже тридцать пять лет. Он любил присутствовать на некоторых сеансах «облегченной коммуникации»: брал руки молодых пациентов и внимательно их рассматривал, словно приглашая (так он сам говорил) к телепатическому диалогу. Постепенно привыкнув к этому, Маргарита сразу обратила внимание на то, что он их успокаивает. Он очень хотел помочь своим братьям-аутистам в тех испытаниях, с которыми они сталкивались. Постепенно у них сложилась удивительная телепатическая взаимосвязь, а потом – когда он жил в Британии – он даже позвонил Маргарите, чтобы сказать, что чувствует присутствие того или другого аутиста прямо у нее в кабинете, в Сюрене, – как раз в тот момент, когда она занимается с ними. Он стал на расстоянии принимать участие в этом процессе, и (в соответствии с тем психологическим механизмом, который срабатывал, когда у всех аутистов, общавшихся с ассистентом в одно и то же время, формировался общий словарный запас) постепенно все маленькие пациенты, с которыми занималась Маргарита, стали знать его имя и говорить ему о помощи, которую от него получают (причем даже те, которым она никогда о нем не говорила). Один из них напечатал: «Превращая смерть аутиста в жизнь, он формирует жизнь». Или еще: «У него спасательный жилет»; «договорись с ним, чтобы помочь мне расти»; «дорога очень красива, если я живу с ним». Он писал им письма, и дети отвечали ему через Анну-Маргариту. Когда в 1997 году Пьер погиб под колесами какого-то лихача, Маргарита не сообщила об этом своим маленьким аутистам, но они несколько месяцев говорили только о нем (22). «Кажется, что на каком-то уровне, – приходит к выводу Анна-Маргарита, – все мы “проросли” друг в друга» (23).

Из сказанного видно, что психофания не знает языкового барьера. Я понимаю: ко всему, о чем я собираюсь рассказать, читатель отнесется с некоторым недоверием, и тем не менее начнем. Когда Анна-Маргарита узнала, что в Израиле благодаря определенным методикам слепые умеют печатать на клавиатуре, а однажды пациент даже напечатал текст на языке своего ассистента, а именно на венгерском, которого он совершенно не знал, она стала паковать чемоданы, готовясь к отъезду в эту страну.

В первый же день, оказавшись в школе для аутистов, она обратила внимание на «подростка, который, врываясь на кухню, жадно проглатывал целую кучу приготовленных для него бутербродов. Расправившись с ними, он начинал искать чужие сумки, стремясь съесть буквально все, что было в пределах досягаемости». Расспросив о нем, Анна-Маргарита узнала, что зовут его Нати, что он уже привык к сеансам «облегченной коммуникации», но французского языка не знает. Подойдя к нему со своим ноутбуком, она ласково взяла его за руку. Он не противился и напечатал на клавиатуре: «Мама позади болезней и кутежей». Трудно предположить, что он мог печатать на французском языке, которого не знал, но нельзя допустить и того, что Анна-Маргарита сама почему-то решила употребить это несколько устаревшее и слишком литературное слово – «кутежи». Дальше следовало: «Мама не пьет ни черного кофе, ни кофе с молоком… Нати ничего не ест дома… Я хотел бы остаться с мамой, чтобы убаюкать ее в моем сердце».

«У тебя есть брат?» – спрашивает ассистент на французском языке.

«Нет».

«Сколько у тебя сестер?»

«Две».

Ответы легко даются на французском, и дает их только Нати. Если предположить, что на самом деле их телепатическим образом принимает сама Анна-Маргарита, то тогда надо признать, что она воспринимает только смысл ответа, но не его словесное выражение на иврите, которого не знает. Кроме того, приведенные фразы показывают, что вряд ли Маргарита использовала бы некоторые их слова и строила их именно так, как они построены.