– В яму, шеф?

– Конечно, в яму. Куда же ещё.

– Так точно, сэр, – Вилмер козырнул.

Хьюи сидел в железной яме, под открытым небом, уже третий день. Жара: за день солнце раскаляло стенки ямы чуть ли не до красна, и ночью железо не остывало, а лишь покрывалось каким-то маслянистым выпотом, пахнувшим бензином, и прилипало к коже. Жажда Хьюи мучила постоянно: той воды, что ему давали утром – всего полпинты, на два глотка, – не хватало и на то, чтобы губы смочить. И кормили его сухим кукурузным хлебом и солёной рыбой. Но его тюремщикам, режимникам, показались его пассивные муки недостаточными, и его каждый день, перед вечерней поверкой, вытаскивали из ямы, вешали на распорки щита и секли перед строем добровольных чернокожих помощников. На пятые сутки Ньютон не выдержал – если бы он и дальше продолжил выказывать упрямство (а он мог), то просто бы в скором времени скончался от обезвоживания и побоев, – на ежедневно задаваемый ему утром, перед завтраком, вопрос – будет ли он работать? – он ответил утвердительно.

Из ямы Ньютон препроводили прямо в цех, приставили к мастеру на обучение, и даже не позаботились о том, чтобы накормить, как следует, и обработать его загноившиеся раны и ожоги. Но Хьюи и не думал сдаваться, он схитрил, чтобы выиграть время и подготовить почву для сопротивления. Вкалывать на белого дядюшку расиста он и не думал. Обучение он прошёл, здоровье поправил, а дальше его направили в цех сборки, на конвейер – и вот здесь он развернулся. Если, проходя обучение, он обменивался мыслями с такими же как и он бесправными заключёнными, грамотно подводя их к решению, то, оказавшись у ленты транспортёра, вечером, вернувшись после смены в барак, стал вести более откровенные разговоры, агитируя на тихое неповиновение, саботаж.

– Что ты так волнуешься, Фрэнсис? – говорил Хьюи. – Тебе и делать-то ничего не надо. Просто ставь детали чуть не так, как того требует инструкция. И не рви себе жопу, не лезь в передовики, всё равно, кроме дополнительной тарелки фасолевого супа, больше ничего не получишь. Мы все здесь работаем за еду. Ты не заметил?

В этот раз разговаривали около общего холодильника со льдом трое, как, впрочем, почти всегда, потому что, когда собирались больше трёх, набегали режимники, реагировали на опережение, и требовали разойтись. Ньютон вёл агитацию с каждым по отдельности, либо, как сегодня, когда предстояло убедить сомневающегося, брал себе на поддержку своего убеждённого сторонника.

– Паёк дают тоже разный – в зависимости от выработки, – ответил Фрэнсис Холл.

– Да брось ты. Тебе нужны их вонючие подачки? Они тебя, нас, здесь выжимают до суха, зарабатывают миллионы, а тебе кусок кукурузного початка в зубы – и будь доволен, не вякай. Мы здесь даже не в тюрьме – оттуда хотя бы выйти можно. Они в нас людей не видят, мы для них рабы, тупые ниггеры. А мы люди.

– Я согласен с Хьюи, – сказал Джейден Вуд, чернокожий парнишка, раньше бывший членом одной крутой преступной группировки, контролировавшей гетто его родного Чикаго. Молодой, но жизнью битый, нахватавший себе полный рот золотых зубов, Джейден занимал активную жизненную позицию – против белых, и одним из первых встал на сторону Ньютона. – Нечего, нам им деньги помогать делать. Если пока нельзя добиться свободы, то можно делать вид, что работаешь. Я этим скаутским лагерем сыт по горло. Я бы им всем вены вскрыл, особенно режимникам, гниды е*анные.

– В яме оказаться не боитесь? – спросил Фрэнсис. – Не думаю, чтобы тебе там очень понравилось, – сказал он, обращаясь к Хьюи.

– Ничего не докажут. Если большинство станет не работать, а изображать работу, то ничего никому не сделают. Ну проведут расследование, может быть, ну и определят, что учили нас плохо. А так и определят, если будете отвечать так, как я вас учил. Фрэнсис, ты же не раб?