Конечно, боевики заметили, откуда раздался выстрел из «РПГ‑29». Теперь они активно обстреливали окоп младшего сержанта Золотухина, не давали ему высунуться, посмотреть в свою сторону, голову поднять. Бандиты опасались, что следующий его выстрел будет осколочно-фугасным, направленным на них. Каждый из них, как человеку и положено, был уверен в том, что стрелять Золотухин будет именно в то место, где находится как раз он. Отсюда становится понятным желание каждого боевика выпустить из своего ствола как можно больше пуль, чтобы соблюсти собственную явную или даже предполагаемую безопасность.

Между тем время уже приближалось к вечеру, и вскоре должны были подступить короткие горные сумерки. После этого наступит и черная темнота, свойственная ночным ущельям, куда проникает мало света луны и звезд.

Скорее всего, бандиты не знали, что прицелы на автоматах военных разведчиков и пограничников являются не просто оптическими, но еще и тепловизионными. Они будут показывать боевиков и вообще все биологически активные объекты и в темноте, чем создадут бойцам роты значительное преимущество в бою.

Это незнание, похоже, заставляло бандитов не сильно торопиться. Они словно бы сами с нетерпением ждали темноты, надеясь, что она их надежно прикроет. Но пока еще было светло, и старший лейтенант Собакин думал прикрыть часть банды совсем другим образом.

На карниз, заставляя его сильно содрогаться всем каменным телом, легли одна за другой еще три мины. Судя по времени между выстрелами, работал только один миномет, который уже был точно наведен на цель.

– Золотухин! – позвал старший лейтенант.

– Я, командир! – отозвался младший сержант.

– Ты в состоянии сделать еще два выстрела?

– Меня так плотно в окоп вогнали, что голову поднять невозможно. Я уже пытался, пули по шлему в двух местах чиркнули. До сих пор звон в голове стоит.

Тут старший лейтенант внезапно осознал, что боль в его собственной голове мешает ему думать и даже говорить.

Он некоторое время молчал, чем вызвал беспокойство младшего сержанта, который позвал его обеспокоенным голосом:

– Командир! Товарищ старший лейтенант!

– Здесь я, – наконец-то отозвался Собакин. – От шальных пуль прячусь.

Он вдруг понял, что забыл, что собирался сказать гранатометчику.

Старший лейтенант с трудом сформулировал новый, как ему думалось, вопрос, хотя тот и был тем самым, который он думал раньше задать Золотухину:

– А выбраться из окопа, не попадая под обстрел, можешь?

– Без проблем. У меня лаз позади, на другую сторону склона смотрит.

– Переберись на три-четыре окопа ближе к левому флангу и стреляй оттуда. Цель прежняя. Потом еще ближе, но уже на пять-шесть окопов. Предупреди бойцов, которые в этих окопах сидят, что будет массированный обстрел. Чтобы они не сильно высовывались.

– Понял. Работаю, товарищ старший лейтенант. Бери выстрелы, пошли. – Последние слова Золотухина, разумеется, относились ко второму номеру гранатометного расчета, который обычно и носил за младшим сержантом рюкзак с гранатами и ракетами.

Собакин высунулся из своего окопа совсем немного, только чтобы посмотреть, как на бруствер чужого окопа ляжет большая туба «Вампира». Командир роты просто желал увидеть сам момент выстрела и оценить, насколько место, с которого работал гранатометчик, становится заметным.

Тут сразу несколько пуль одной и той же, похоже, очереди ударили по шлему. Они добавили к привычной головной боли новую, которая первую не выбила, но наделила ее неведомой силой, да такой, что старшему лейтенанту захотелось застонать.

Он вообще-то от природы был человеком терпеливым, всегда считал, что является носителем низкого порога чувствительности, то есть умеет переносить боль без труда. Старший лейтенант никогда себя не жалел. Ни в боевой обстановке, ни на тренировках, когда нагрузки давались на грани того, что может человек перенести, но всегда вдвое, а то и втрое большие, чем в реальном бою. Ни стона, ни жалобы от него никто и никогда не слышал.