В произошедшем сегодня были некоторые странности, которые вряд ли кто заметил, кроме шефа и меня, ну… и пожалуй еще определенных лиц. Я о них, о странностях в смысле, промолчал, думая, что шеф объяснит мне их – не заметить некоторые вещи было просто невозможно. Но он молчал, как партизан, и я, уже более или менее зная Вадима Антоновича, пришел к выводу, что самому заводить тему не надо, если он ее не включил – манера такая у него специфическая, проверять собеседников на коэффициент интеллекта. Логика примерно следующая: мол, догадается или не догадается, что пока шеф не заговорил о чем-то важном, не спросил, не подвел разговор к тому или иному… то нечего и трепать об этом. Ну специфическая, не специфическая, а какая есть и с этим орпеделенно стоит считаться.

Я не сомневался, что прохожу у него по разряду «умных», в том числе умеющих угадывать, о чем можно говорить, а о чем не стоит – все равно правда сама вылезет наружу, надо уметь ждать: это вообще один из признаков ума или даже мудрости… Ну, а раз так, то реноме надо держать. Помолчим пока.

Алина, похоже, ожидала от меня чего-то большего, чем молчаливое приветствие, слегка поджала губы, сделала надменный взор. Шеф, напротив, заговорил приветливо, но мудрено:

– Здравствуйте, здра-авствуйте, сударыня… Как говорится: большому кораблю – большое плавание! Осваиваетесь на новом рабочем месте?

– Спасибо, – сухо откликнулась она. – Не жалуюсь.

– Это хорошо… Да! Человек должен расти всю жизнь, я это давно понял и не так давно стал об этом говорить. Пределов никогда нет, ни в каком возрасте, и в восемьдесят лет у человека должно быть дело жизни, дело по душе. Тот космос, куда можно рваться бесконечно…

Этот благодушно-философский монолог значил то, что шеф позволяет нам видеть его в хорошем настроении – знак особой доверительности. Правда, с «любым возрастом» он что-то перегнул, Алина восприняла это не очень, хоть и с вежливым юмором:

– Хотите сказать, Вадим Антонович, что мне уже недалеко до восьмидесяти?

– Даже и не думал, – спокойно откликнулся он. – Я это вообще. Теоретически. Каждому свое на Земле на этой… – тут он спохватился, увидав, что очень уж в заехал в метафизику, не к месту, не ко времени. – Ну да ладно! Хорошо, что навестили нас, просим в зал! Точнее, в кабинет. Мы празднуем победу, знаете, наверное?

– Знаю.

– Прошу, – босс радушно повел рукой.

Она с царственным видом прошествовала по приглашению, и тут из зала выбежал один из пацанов Хантера, видимо, встречать очередную порцию «цветов бульвара». Был он явно взбудоражен, и я заметил, как блеснули его глаза, как жадно окинул он ими фигуру Алины – ну, что есть, то есть. Шеф грузно зашагал вслед за ней, я замкнул процессию.

Мысль продолжала усердно работать. Шеф и сейчас что-то не договорил, вновь зачем-то раскидал загадки. Он точно знал, что Алина сюда явилась не просто так, не погулять-выпить, это вовсе не в ее духе. А зачем? Ко мне? Любовь проснулась в сердце, сама не знаю, как?.. Тоже на нее не очень похоже… Ладно, разберемся.

Тем временем в кабинете веселье уже стояло коромыслом. Из магнитофона орал дурной шансон, а три гостьи, особы, мягко говоря, не стеснительные, разве что по столу не скакали. Уже успев поддать, они ржали, визжали, позволяя парням лапать себя за всякие интересные места, а парни, в свою очередь, раскраснелись, возбудились, здоровое мужское начало рвалось из них как гейзер, им теперь море было по колено, небо на руках, и шар земной вроде футбольного мяча…

Алина вошла в это буйство чувств как королева на карнавал – все разом обомлели, аж застыли, лишь дряхлый «Тандберг» надрывался истошным девичьим дуэтом: