Гавря вылез из-под стола: он был взлохмачен и взволнован, но не испуган, сел на задние лапы и несколько раз повернул голову, к чему-то прислушиваясь. Жалобного протяжного и тоскливо воя на этот раз не наблюдалось или, точнее, слыхом не слыхивалось. Это уже показалось добрым предзнаменованием.

Наконец раздался ожидавшийся уверенный протяжный и тоскливый стук в дверь. Мужики посмотрели друг на друга, поднялись, включая Гаврю, смотревшего на хозяина преданно, напряженно, но, в общем, не так тоскливо, как вчера, уже более уверенно прошли в прихожую и подошли к двери. За дверью снова раздалось тихое, но настойчивое:

– Вера! Это я!

И тут произошло невероятное! Голос буквально взвыл:

– Вера! Что это! Пустите же! Пустите!

Алексей резко повернул ключ в двери и распахнул ее.

Даже по сравнению с минувшей ночью на площадке творилось что-то невообразимое! Свет от горевшей лампочки снова поглощала какая-то кромешная тьма, но часть площадки перед дверью была буквально залита падающим сверху светом! Мужики вновь почувствовали невообразимый холод, который пронизывал до костей. На этот раз он, как ураган, метался по площадке, по-видимому, не имея возможности, власти и силы проникнуть в нехорошую квартиру, которая таким образом уже утрачивала свою «нехорошесть»!

Алексей почему-то сделал шаг вперед. Гавря рыкнул ему вслед, словно хотел предупредить о чем-то, но не смог и не успел: Алексей с воем отскочил назад, чуть не свалив ничего не понимающих Юрия и Леонида и даже буквально протискивающегося через них Батюшку Петра Кирилловича, о котором в силу абсолютно неожиданного развития событий все, кажется, даже позабыли!

Леонид наклонился и стал смотреть, куда же наступил Алексей. Он поднес руку к порогу и буквально отдернул ее! От соли, на которую падал сверху свет, поднимался еле заметный пар! Леонид засунул горящий палец в рот! Как же пришлось бедолаге Алексею! Леонид повернул голову – на него из глубины прихожей укоризненно смотрел Гавря! А вперед уже торжественно выступал Батюшка Петр Кириллович в парадном белом священническом облачении, с огромным серебряным крестом, как на подушке плавно покачивающемся на дородной груди. Не обращая внимания на присевшего над порогом Леонида, Батюшка Петр Кириллович перекрыл площадку огромным – насколько хватило размаха рук – крестным благословением и громогласно объявил:

– Во имя Господа Отца, Сына и Святого духа! Дух мятежный! Покоя не имеющий! Оставь нас! И не ищи покоя среди нас!

На площадке усилились бурные метания урагана и стоны, затем внезапно все стихло!

Леонид обернулся. Батюшка Петр Кириллович застыл над ним в оцепенении, но явно не от страха, а от переживания той силы, которую он противопоставил неведомому духу в крестном знаменье! Леонид не без некоторых усилий поднялся: ему, видно, все-таки досталось от бушевавшего на лестнице духа, а к Батюшке Петру Кирилловичу подошли Юрий и Алексей, державший в руках прожженный ботинок. Ботинок полетел в угол и чуть не угодил в степенно молчавшего, наблюдавшего и не мешавшегося под ногами, как какая-нибудь мочалка-болонка, Гаврю, который обиделся на такое обращение и рявкнул, но не сильно, понимая ответственность момента. Мужики под руки отвели Батюшку Петра Кирилловича на кухню, усадили и разлили остатки кагорчика: Батюшке стопку, себе по чуть-чуть, Гавре под стол – каплю. Батюшка Петр Кириллович залпом опорожнил стопку и с укоризной посмотрел сначала на пустую бутылку, потом на Алексея.

– Может, Батюшка, чайку? – замялся тот.

– Ироды! Кто пьет чай – тот отчаянный! А… фиг с вами! Христопродавцы!