Гайденко тоже была озадачена, где взять денег на похороны:

–А ты разве не работаешь сейчас в своей «Горожанке»?

–Нет.

–Но всё равно, Стерлядкин может дать тебе денег с барского плеча.

–Он на работу к одиннадцати приезжает, а сейчас только девять.

Они ушли, а Лера принялась за смертный узелок.

Мама рассказывала, что бабушка впервые собрала его уже в пятьдесят лет. И похвасталась! Но мама очень сильно её отругала, и бабушка больше ей ничего не показывала.

Лера подумала, что ей, как старой деве, в случае смерти вообще полагается подвенечное платье! А в обычном, или вообще в брюках она во второй раз, что ли, умрёт? Или в ад попадёт?

«Ну, понимаешь,– говорила мама, – в белом платье она там замуж выйдет!»

И любила рассказывать ужастик, как какую-то девушку похоронили в чужом свадебном платье, которое ей одолжила подруга, потому что другого просто не было. И будто бы священник сказал его хозяйке: «Я не знаю, что вам теперь делать, раз её похоронили в вашем платье!»

В прошлом году мама купила себе у распространителей неплохой летний костюм нежно-жёлтого цвета. Деньги на него она взяла в кубышке, за что бабушка устроила ей разнос.

Лера Кувшинкина происходила из семьи трудоголиков, а вот уже на ней «природа отдыхала». Её дед, Владимир Сергеевич Голицын, до семидесяти лет проработал на хлопчато-бумажном комбинате простым рабочим (он погиб в ДТП, открыв собой череду смертей). На себя он почти не тратился, ходил в рванье, всё копил. У него были голубые сберкнижки и наличность,– зелёные полтинники и жёлтые сторублёвки с Лениным в овальном медальоне лежали между страниц обтрёпанной домовой книги. Дед говорил:

«Денег не дам, а то вы быстро их расфуфукаете!»

Разумеется, что при гайдаровской «шоковой терапии» и «отпуске цен» 2 января 1992 года они, как и вся страна, потеряли всё. Но дед по-прежнему работал на комбинате, уже не доверяя банкам. Во время гиперинфляции он не покупал валюту, и все его накопления тут же обращались в пыль. Умирая от несовместимых с жизнью травм, дед повторял:

«Бабка, деньги… деньги Лерке…»

Но бабушка наследство трогать не разрешала, хотя и дома его не хранила. Она вложила купюры в военный билет деда, его – в кофейную жестянку («от пожара!»), а ту – в стеклянную банку. Кубышка хранилась под шкафом. Просто как в сказке: игла от Кощеевой смерти в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц тот в большом кованом сундуке, а сундук тот – на сосне высокой.

Деда не стало в 1999 году. Лера сказала, что надо бы обратить сбережения в валюту, пока не пропали при таком президенте, но мать завизжала:

–Давай, беги! Тебя в обменнике «чёрные» ждут!

И дедово наследство в тридцать тысяч рублей расходовалось по капле в течение шести лет, что совершенно немыслимо при нашей инфляции.

Лера взяла оттуда две тысячи, растратив на какую-то ерунду. Но она не знала, что кубышка на подстраховке: в красном билетике, точно в голубой банковской книжке, крошечными циферками был вписан остаток!

Мама Леры как-то влезла в хранилище и не досчиталась этих двух тысяч. Но на Леру даже не подумала, сказала:

–Бабка написать, наверное, забыла.

В последнее время она всё причитала перед любовником:

–Как же хорошо, что мы не тратили этих денег! Их дед всем нам оставил на похороны!

Так деньги нужны живым!

…Этот летний костюм мама так ни разу не надела, «берегла», как поколение бабушки.

–Понимаешь, под него нужен каблук!

А вот о хорошей обуви мать уже не могла и мечтать. У неё был тридцать шестой размер, но уже много лет на отечные ноги никакая приличная обувь не налезала. На лето Лера купила матери бежевые босоножки на шнуровке, так на левую ступню-подушку едва шнурка хватило. Это было жуткое зрелище! А осенью мама ходила в жёлтых ботинках на шнурках, и левый весь скукожился от воды и соли!