Сема заплакал громче. Оля подошла ближе. Лицо у него было бледное, над проваленными щеками выпирали скулы, а из-под реденьких светлых кудряшек торчали толстые, как оладьи, уши.

– Ну, что же ты, миленький, плачешь?

Он ничего не ответил, только зажмурился и задергал кадыком. И тогда Оля обняла его за шею и крепко поцеловала.

– Успокойся, никто тебе ничего не сделает.

Уже с дороги, держа под руки парней, она оглянулась. Сема стоял на самом краю тротуара и, приоткрыв рот, смотрел на нее.

– Перестал плакать, вот и молодец. Все будет хорошо.

Ее голос звучал ободряюще. Если она сказала, значит, действительно, все должно быть хорошо. Такою она себе нравилась. Оказывалось, можно и день отработать с радостью, и с первой же встречи стать душой компании, и остановить слезы незнакомого бедняги. Василий хмурился, но Оля не обращала внимания.

– Так и не спросили, что он делал в подъезде, – спохватился Володька.

– Да перестань ты. Надоело. Заладил, как попугай, – не сдержался Василий.

– Хватит вам, петушки, пойдемте-ка лучше к нам, сядем за столик и продолжим нашу операцию.

И Оля радостно поддержала новую подругу. Ей уже наскучила улица. Хотелось, чтобы ярко горел свет. Снова хотелось танцевать. А Василий отнекивался, пенял на завтрашний день, якобы тяжелый, предлагал идти без него. Его уговаривали. Оля старалась пуще всех. Идти без него ей казалось легкомысленным, хотя в шутку она и грозила отправиться с Володькой, который сможет донести ее на руках до самого дома. Но стоило им остаться вдвоем, и Оля сразу забыла о танцах. Вдвоем было тоже хорошо. А если Василий молчал всю дорогу – так сколько можно говорить. Можно просто держать его под руку, смотреть на небо, усыпанное звездами, и не бояться, что споткнешься.

Утром Оля увидела огромный бордовый георгин. Он лежал на подушке рядом с ее лицом. До него можно было дотронуться губами. На одеяле лежал второй, тоже огромный, но белый. Она вскочила – цветы были и на полу, и на подоконнике, а одна сиреневая астра прислонилась к стеклу между рамами. Она кинулась их подбирать. В комнате не оказалось не то чтобы вазы, но даже пустой банки. Радуясь своей сообразительности, Оля вывалила в две тарелки привезенное из дома варенье. «Васенька, Василек», – напевала она. Все это никак не вязалось с его солидным и степенным видом и потому было еще дороже. Тупой нож с трудом перепилил длинные стебли. Тяжелые шапки георгинов норовили опрокинуть банку. Да и сколько их удалось поставить – третью, четвертую часть? Но не бросать же другие на столе? Хорошо еще в первый день она догадалась купить таз.

Каждую переменку Оля спешила в учительскую к телефону. Василий мог позвонить. Она бы и сама попробовала дозвониться до его участка, если бы знала, как это делается. Участок наверняка имел название, а она знала о нем только то, что он самый отдаленный и трудный. Василий не звонил. Телефон вообще молчал весь день, словно отключенный. Олю так и подмывало поднять трубку, но в учительской постоянно кто-то находился. Оставалось ждать конца уроков. Ждать, когда Василий вернется с работы.

На дорогу из школы Оля потратила не больше десяти минут, даже в столовую не зашла, боялась пропустить звонок. Едва завидев тетю Лизу, не вытерпела:

– Не звонили мне?

– Здоровкаться сначала надо.

Тон ее голоса и поджатые губы обескуражили Олю. Она не чувствовала за собой вины. Оля не стала допытываться о причинах плохого настроения у старой женщины и отправилась к себе.

– Не знаю, как тебя по батюшке, но предупреждаю: если не образумишь своих кавалеров, я буду жаловаться.

– Каких кавалеров и при чем здесь множественное число?