– Ты чего? Чего смотришь на меня, как будто увидел морского змея? Что, поблевать хочешь? Дать мешок?

– Давай… – протянул я неуверенно, потом решился: – Слушай, Андрей, чего там у тебя на шее?

– А чего у меня на шее? – Он провел рукой по затылку, посмотрел на ладонь и с подозрением взглянул на меня. – Чего ты там увидал?

– Ты ничего не чувствуешь? Совсем ничего?

– Да что я должен чувствовать-то? – начал сердиться Андрей. – У тебя что, глюки?

– Наверное, да, потому что я вижу какую-то тварь, присосавшуюся к твоей шее! – выпалил я, будто бросился в ледяную прорубь.

– Э-э-э… братец, что-то все-таки у тебя с головой. Сейчас, как приедешь, ложись в постель, выключай всю муру типа телика и компа и спи. Проспишься – будешь как огурчик, и никто ни у кого уже не будет сидеть. Если только это не телка на коленях…

Машина вывернула в поток и понеслась по полузабитой транспортом улице.

Дорога к дому не заняла особо много времени – через двадцать минут я уже стоял перед подъездом своей пятиэтажки, а спустя еще минуту медленно поднимался по затертой тысячами ног лестнице на пятый этаж, где и проживал все двадцать два года своей жизни вместе с матерью и отцом.

Вернее, двадцать один год вместе с матерью и отцом – последний год мы жили с матерью вдвоем, отец умер после недолгой болезни, сгорел за четыре недели, врачи сказали, что у него рак толстой кишки. Он несколько месяцев жаловался на боли в желудке, но терпел. А когда обследование показало, что он болен раком, было уже поздно… Мне до сих пор не хватает его, и я не могу привыкнуть к его отсутствию – вот и сейчас мне казалось, что он откроет дверь и, подмигнув, скажет: «Что, сбежал с работенки? Да наплюй – выкрутимся! Было бы здоровье!» Увы, не дал Бог здоровья, не выкрутились.

Звонить в дверь квартиры я не стал, все равно дома никого нет – мать работала экономистом в каком-то учреждении, связанном то ли с сельским хозяйством, то ли с собесом, и наверняка была на работе. Впрочем – к лучшему: объяснять, что со мной случилось, отбиваться от попыток вызвать «скорую помощь» у меня совершенно не было сил. Так как опыта болеть у меня не было, переносил я свое болезненное состояние очень плохо: жизнь казалась отвратительной, будущее – бесперспективным и тусклым, и вообще хотелось умереть.

Под воздействием депрессии я прошел на кухню, где в шкафчике стояла бутылка коньяка, который мать добавляла в тесто для тортов и печенья. Баловала нас она этим делом редко, а после смерти отца вообще ничего не пекла, так что этой бутылке было минимум два года, и я боялся, что коньяк совершенно выдохся.

Нет, не выдохся – налив в граненый стакан грамм сто пятьдесят этой гадости, я залпом вылил в себя жгучую жидкость, едва не сфонтанировав, как нефтяная скважина.

Удержав в себе эту пакость, скорее убрал бутылку на место и максимально быстро пошел в свою комнату, пока стресс и алкоголь не взяли надо мною верх. Плюхнувшись на кровать, почувствовал, как коньяк впитывается в кровь, растворяется внутри меня и окутывает мозг теплым одеялом, отгоняя дурные мысли, депрессию и странные картинки, лезущие мне в глаза. Последнее, что я подумал: «Отлежусь, все нормально будет». И уснул.

Проснулся я уже вечером, когда грохнула входная дверь и в квартиру вошла мать. Она прошла сразу на кухню, опытным глазом увидела, что я брал бутылку с коньяком, и с трагическим выражением лица прибежала ко мне в комнату.

– Что с тобой? Ты пьешь? Ты спиваешься! Твой дедушка Григорий пил горькую, и гены передались тебе! Это все отцовская родня. Их дурное влияние!

– Мам, ну ты чего?! Просто мне было плохо, депрессия, и еще – я ударился головой, вот и полечился немного. Ты же знаешь, я не пью! Сто раз же тебе говорил!