***

Из лагеря Лёлька вернулась загорелая и загадочная. Изменения в ней я заметила сразу. Она как будто стала старше. Изменилась даже её речь. Теперь она разговаривала со мной немного устало и как бы свысока.

Мы идём по вечернему городу, по аллее, засаженной экзотически краснолистными деревьями. Лёлька срывает бордовые, похожие на уменьшенную копию слив, плоды, пробует их на вкус и выплёвывает кислятину себе под ноги.

– Как его хоть звали? – интересуюсь я, ошарашенная рассказом подруги.

– Фиг знает. – Лёлька равнодушно пожимает плечами.

Пасмурное небо начинает кряхтеть.

– Тебе понравилось?

Мой вопрос сливается с громовым раскатом.

– Ща жахнет! – кричит Лёлька, стараясь перекричать небесную канонаду.

– Тебе понравилось? – кричу я, и мои слова падают, как тропический дождь на огромные экзотические листья. Первые капли редки. Шлёп, шлёп. Потом чаще. Лёлька молчит, как будто не слышит. Вдруг резко разворачивается и бежит к открытым дверям булочной. Я следом.

Из магазина вкусно пахнет свежеиспечёнными рогаликами. Вспоминая вкус этих рогаликов, смазанных плавленым сыром «Янтарь» из белой пластиковой коробочки, я сглатываю волну слюны даже сейчас.

Мы прячемся в предбаннике магазина, Лёлька прижимается носом к стеклянному окошку двери.

– Почему ты не спросила его имя?

– А нафига?

– Ну как… Это же твой первый мужчина.

– Пофиг. – Я вижу в отражении расплющенный в пятачок Лёлькин нос и ниточки глаз. Косые капли заливают стекло и сбегают вниз. Кажется, что Лёлька плачет. – Слушай, я никогда его больше не встречу. Так зачем мне его имя.

Лёлька отлипает от стекла, оставляя на нём запотевшие пятнышки.