Впрочем, никакого серьезного запаса в Ленинграде в принципе не существовало – город жил на привозных продуктах, питаясь «с колес». В конце июля 1941 года в наличии был примерно недельный запас продуктов. Более того, создать стратегические запасы продовольствия для города с почти трехмиллионным населением было практически невозможно, тем более в условиях августа-сентября того года.

Интересно, что именно в этот день Военный совет Ленинградского фронта по настоянию Ворошилова и Жданова утвердил план мероприятий по выводу из строя важнейших промышленных и оборонных объектов города, а также (с одобрения Сталина) план уничтожения кораблей Балтийского флота и судов торгового флота. Прилетевший в Ленинград 10 сентября Жуков прикажет отменить минирование кораблей. В 1950 году он вспомнит: «Как вообще можно минировать корабли? Да, возможно, они погибнут. Но если так, они должны погибнуть только в бою, стреляя. И когда потом немцы пошли в наступление на приморском участке фронта, моряки так дали по ним со своих кораблей, что они просто-напросто бежали. Еще бы! 16-дюймовые орудия! Представляете себе, какая это силища?» Сталин, кстати, узнает от Жданова об отмене Жуковым решения Военного совета, а фактически – его Верховного распоряжения, но никак не станет комментировать «самоуправство» Жукова: он не сможет не оценить смелости и дальновидности нового командующего фронтом.

Войска противника из района Красногвардейска (Гатчины) начали новое наступление на Ленинград – на участке от Ропши до Колпино.

Сразу же после успешной ликвидации Георгием Жуковым Ельнинского выступа Иосиф Сталин срочно вызвал Георгия Константиновича в Москву и рассказал о серьезном положении на Ленинградском фронте. Кто-то из членов Государственного комитета обороны – Жуков не назвал его фамилию – заметил с места: «Мы здесь докладывали Сталину, что командование Ленинградским фронтом едва ли сумеет выправить положение». «Сталин осуждающе посмотрел на говорившего, но продолжал молчать, устремив взор на карту. Неожиданно он спросил: „А как вы, товарищ Жуков, расцениваете обстановку на московском направлении?“». Георгий Константинович сказал, что немецкая группа армий «Центр» понесла большие потери и без пополнения немцы не начнут наступление на московском направлении. Кроме того, они ведут активные действия под Ленинградом, что тоже отвлекает большие резервы. Сталин выслушал Жукова и совершенно неожиданно для Георгия Константиновича сказал: «Вам придется лететь в Ленинград и принять от Ворошилова командование фронтом и Балтфлотом».

Началась Синявинская наступательная операция войск 54-й армии под командованием Маршала Советского Союза Григория Кулика и Ленинградского фронта, продолжавшаяся до 26 сентября. Целью операции был прорыв блокады Ленинграда. Однако из-за недостатка сил и вооружений 54-я армия продвинулась на синявинском направлении только на 6–10 км, а соединения Ленинградского фронта захватили в районе Московской Дубровки лишь небольшой плацдарм.

В этот день на кавалькаде из легковых машин на фронт у Красного Села, в 25 км от Ленинграда, прибыл Климент Ворошилов. Тут произошел эпизод, который потом оброс множеством легенд. Одни говорили, что когда наши войска под шквальным огнем противника начали отступать, Ворошилов с группой офицеров бросился вперед, остановил солдат, те же, увидев Ворошилова, стоявшего в полный рост, устыдились и пошли в наступление. Однако, по воспоминаниям очевидца, Ворошилов всего-навсего вышел из машины, поговорил с командиром подразделения, который, крутя ус, пообещал, что сейчас поднимет дивизию в бой. А дивизия эта – необстрелянная дивизия народного ополчения, состоявшая из пожилых или совсем молодых людей, с одной винтовкой на пятерых, под огнем противника лежала в окопах. Ворошилов мрачно заметил усатому командиру, что, видимо, только присутствие маршала подвигло его принять решение перейти в наступление. Английский журналист Александр Верт выскажет предположение, будто Ворошилов, осознавая свою вину за отступление войск в Прибалтике и под Ленинградом, приехал на фронт искать смерти на поле боя. Как бы там ни было, в личной храбрости Клименту Ефремовичу отказать было нельзя.