Когда на вступительном экзамене меня спросили, почему я решила пойти в педагогический вуз, я, как полагается, без запинки оттараторила байку о том, что мечтаю учить детей. Я знала, что я вру, они знали, что я вру, но так как правда никому не была нужна, мы дружно сделали вид, что никакой правды нет.

Майк с самого начала говорил, что учителя из меня не выйдет. Что для этой работы мне не хватает терпения и внимательности, что я легко теряю контроль над собой и не всегда лажу с людьми.

Первая же практика в школе показала, что Майк прав. Меня раздражало, когда дети не знали элементарных вещей, и, главное, не желали их знать. Я не выносила англичанку, куратора нашей практики, толстую равнодушную тетку, которая спала прямо на уроке, независимо от того, кто его вел – я или она.

Майк шутил, что я пойду работать учителем, только если мир перевернется.

Он снова оказался прав. Мир перевернулся.

Первое сентября наступило неожиданно. Я собиралась на работу с тяжелым сердцем. Уверенности и спокойствия как ни бывало; я по пять минут застегивала каждую пуговицу на блузке. Завтракать я не стала, выпила одну чашку кофе. Мазнула губы помадой, махнула тушью по ресницам. Нечаянно ткнула кисточкой в глаз, заморгала, размазала тушь по щеке. Пока умывалась, облила блузку. Стала искать, во что бы переодеться. На замену у меня из подходящего была только белая водолазка. Я быстро переоделась, посмотрела на себя в зеркало и снова расстроилась. Белый верх, черный низ – в таком виде меня точно не отличат от учеников.

Но деваться было некуда, времени совсем не оставалось. Я выскочила из дома и несолидно рванула к школе.

Ее было слышно за квартал, а то и дальше.

Буквы разные писать

тонким перышком в тетрадь…

Сестренка Наташка

теперь первоклашка…

Песни древние, записанные на подкорку, вызывающие невольные слезы умиления.

Хотя какое тут может умиление, когда каждый день тебя поджидают десятки монстров в возрасте от десяти до семнадцати лет, чтобы разорвать на части?

На линейку я опоздала. Директриса уже закончила речь, и микрофон, установленный на ступеньках, делали выше для следующего оратора. Я разглядывала толпу, собравшуюся перед школой, и пыталась понять, где мой 11 «А». После нескольких минут бессмысленной паники я достаточно успокоилась, чтобы сообразить, что кидаться в самую гущу не стоит, что малышей сосредоточили в первых рядах, а старшеклассники должны стоять где-то сзади.

Я напрягла глаза и, о счастье, заметила короткую стрижку Ани Финниковой. Радуясь ей, как родной, я протиснулась сквозь ряды родителей и встала позади колонны подростков, которая, по всем расчетам, была моим 11 «А». Я видела перед собой одни затылки, но не решалась пробраться вперед. У нас еще будет время познакомиться как следует.

Когда торжественная часть закончилась – на мой взгляд, слишком быстро – класс за классом стал подниматься по ступенькам и заходить в школу. Происходило это организованно, по-военному, а руководила процессом Александра, одетая в тот же самый кошмарный белый верх-черный низ, что и я.

Правда, она в этом наряде смотрелась куда как солиднее.

Я с ужасом осознала, что все учителя идут впереди своих классов и несут таблички. 5 «А», 6 «Г», 7 «В» и так далее. Таблички 11 «А» нигде не было видно – еще один минус на мой счет. Когда подошла наша очередь и Александра увидела, что я шагаю позади класса незаметным привидением, она расплылась в ехидной усмешке.

– Доброе утро, Дарья Дмитриевна. Я вас сразу и не заметила.

На меня стали оборачиваться. Взгляды удивленные, любопытствующие, оценивающие. Я скомандовала дрожащим голосом: