Запад Берстони – красивый, лесистый край со славными речушками и неглубокими озерцами. По большей части. Речушки порой норовят вымахать будь здоров, а в некоторых озерцах утонуть – раз плюнуть. Фирюль перебывал, наверное, на всех здешних берегах, но чаще всего, конечно, сидел у ручья, бегущего с юга чуть в стороне от Бронта. Тем любопытнее оказывается увидеть, что «чуть в стороне» превратилось теперь в «у самой стены», ручей разлился в неширокую реку, а сама стена окаменела и ощетинилась зубцами. Возвышенность на горизонте, которая раньше вообще не принадлежала Бронту, тоже оказывается взята в его кольцо, и там происходит какая-то строительная возня. Жизнь бурлит, кипит, переливается через край.

– Ну, здравствуй, – улыбается Фирюль новой столице. – Давно мы с тобой не виделись.

Он испытывает нечто вроде трепета, когда подросшие за время разлуки ворота раскрывают объятия. Бронт – город шлюх, школяров и шулеров. Его самый любимый город. Умей человек выбирать, где ему родиться, Фирюль выбрал бы верхние комнаты «Полутора кобыл».

Теперь во дворе гостеприимной корчмы стоят две таинственные белые палатки, на входе – мордоворот с дубиной. В палатках грязные люди превращаются в чистых, чтобы лучше соответствовать новому образу города. Идею создания общественных бань приписывают лучезарной Лукии Корсах, которая оплачивает их содержание из своего кармана – и, не сомневается Фирюль, докладывает владыке обо всем, что слышат от распаренных горожан прекрасные банщицы.

Дома покрашены, улицы подметены, а характерная канавная вонь, прежде чем ворваться прохожему в ноздри, стучится и спрашивает разрешения. Ничего не скажешь, похорошел Бронт при владыке Тильбе.

Даже люди как будто бы изменились. Вот и у коновязи на стопке сена сидит не чумазый попрошайка, как раньше, а вполне себе сытый подросток-служка. Парень глядит снизу вверх на вороного и всадника с восхищением, подпитанным не подобострастием, а формирующимся профессиональным интересом.

Фирюль когда-то смотрел такими же глазами на Отто Тильбе. Он как сейчас помнит их первую встречу.

Это, кажется, самая середина весны. Погода приятная, да и нужное поместье недалеко, но Фирюль так устал мозолить задницу хреновым седлом, что решил отдохнуть немного у границы леса, прежде чем ступить на последнюю часть пути. Он сидит на мшистой коряге и жует солонину. Ему семнадцать. Окружающие привыкли ждать от него подвоха, и обычно Фирюль оправдывает ожидания. Он уже несколько раз становился почти что богат и все равно удивительным образом оказывался без гроша. Чутье не подводит Фирюля только в двух случаях: когда надо спасти собственную шкуру и отличить переодетого господина от батрака.

Когда из лесу вдруг показывается ватага усталых охотников, он сразу угадывает в одном из них, статном молодом человеке, владельца этих земель. Породистый жеребец под его седлом возбужденно фырчит, приблизившись к мирно пощипывающей зелень Фирюлевой лошаденке.

– Кто ты? – спрашивает всадник, отгоняя мошку от усыпанного прыщами лица. – Я тебя здесь раньше не видел.

– Меня зовут Фирюль, господин. Я приехал к своей сестре Стельге, – объясняет он.

Юноша только приподнимает брови. Фирюль на всякий случай уточняет:

– Невысокая, светлые волосы, около пятнадцати лет.

– Да, я знаком с женой моего управляющего, – кивает Отто Тильбе.

Фирюль молчит, потому что при слове «жена» в мыслях одно за другим всплывают грязные ругательства, и тот продолжает:

– Странно. Стельга не говорила, что у нее есть брат. Как ты ее нашел? Она уже давно не покидала поместье.

Фирюль не может сдержать мрачной ухмылки.