«Это страшное знамение Божиего гнева на отступнический мир. В Европе бушуют политические страсти, а у нас – стихии. Началось с Европы, кончится нами».
Разбирая архив скита Оптиной пустыни, я нашел в нем, между прочим, замечательное письмо игумена Череменецкого монастыря, Антония (Бочкова), писанное в том же 1848 году Оптинским старцам:
«Благодарю о. Иоанна,[15] что меня вспомнил и потрудился написать. Кажется, теперь и раскольникам, и православным следует подумывать не о своих личных делах, а о грядущем Божием гневе на всех, который может, яко сеть захватить всех живущих на земле. Революция во Франции не есть частное зло, а только воспламенение тех подкопов, которые подведены под всю землю, особливо Европейскую, яко хранительницу просвещения и духовного, и мирского. Теперь страшен уже не раскол, а общее европейское безбожие. Времена язычников едва ли не оканчиваются. Все европейские ученые теперь празднуют освобождение мысли человеческой от уз страха и покорности заповедям Божиим. Посмотрим, что сделает этот род XIX века, сбрасывающий с себя оковы властей и начальств, приличий и обычаев. Посмотрим, каков будет этот новый Адам в 48 лет, который теперь возрождается из Европейской благородной земли, какова будет эта зловещая птица, высиженная из гнезда парижского? Это яйцо уже давно положено: оно еще в 1790-х годах согревалось, и вылупившийся Наполеон, хотя и обжег себе крылья на пожаре Московском, и, как будто, мы вместе с ним простились и с войной, и с общими потрясениями, но, видно, это был только один болтун, а настоящий высидок явится в наше преблагополучное время, во дни мира и утверждения. Если восторжествует свободная Европа и сломит последний оплот – Россию, то чего нам ожидать, судите сами. Я не смею угадывать, но только прошу премилосердного Бога, да не узрит душа моя грядущего царства тьмы».
Игумен Антоний (Бочков) происходил из именитого петербургского купеческого рода. Отец его был петербургским городским головой. Игумен Антоний получил утонченно-европейское образование и посвятил себя и его на служение Богу. На склоне лет, во время одной из московских эпидемий он испросил себе разрешение ухаживать за больными в чернорабочей больнице, там заразился сыпным тифом и скончался, положив душу за други своя.
Тогда еще не было дано восторжествовать свободной Европе над Россией: самодержавие было в крепких руках Императора Николая I; на страже Православия стояли два Филарета – «святой и мудрый» – и сонм иерархов, как звезды на тверди небесной. «Держай» апостола Павла (2 Фес. 2, 7) не был еще взят от среды.
Прозревая это, великий оптинский старец Макарий говорил игумении Белевского женского монастыря Павлине, испуганной проявлениями в тех же годах отступления от Христовой веры руководителей Русского народа:
– Ни ты, ни дети твои, ни внуки до времен антихристовых не доживут, а правнуки твои пришествие Господа во славе узрят.
Игумения Павлина скончалась в конце 70-х годов прошлого столетия лет 68-ми от роду… Не годятся ли ей в правнуки деятели и вершители судеб современной России?..
Глава 7
Письмо бывшего обер-прокурора Св. Синода, гр. Александра Петровича Толстого в Оптину пустынь об одном замечательном сновидении. Толкование его старцем Амвросием Оптинским.
В 1866 году бывший обер-прокурор Святейшего Синода, граф А. П. Толстой, писал в Оптину пустынь: «Один благочестивый священник Тверской епархии видел во сне обширную пещеру, слабо освещенную одною лампадою. В пещере много духовенства. За лампадой образ Божией Матери. Перед образом стояли в облачениях: архипастырь Московский, Филарет (находящийся в живых) и покойный протоиерей г. Ржева, отец Матвей Константиновский, родитель означенного священника, в жизни своей отличавшийся особым благочестием. Все стоят в безмолвии и страхе. У входа в пещеру – сам священник и одно мирское лицо, духовный сын о. протоиерея; оба они дрожат, а войти не смеют. Среди безмолвных молений слышатся ясно следующие слова: «Мы переживаем страшное время – доживаем седьмое лето». С этими словами пробуждение в большом волнении и страхе.