– Потом лица?!

– Так написано в инструкции. Что непонятно?

– Все понятно.

– Для просмотра будут доступны семь листов документа. На одной стороне листа – схема, вторая – чистая. Остальная часть документа будет зафиксирована двумя специальными зажимами. Попытка открыть зажим либо отогнуть листы за пределами зажима будет расцениваться как нарушение и немедленно пресекаться. Это понятно?

– Понятно.

– Документ не передвигать и не поднимать. В пределах диапазона, установленного зажимами, можно переворачивать листы Документа, держа строго посредине, вот в этом месте (тут же на схеме указано, в каком именно месте) без рывков, плавно и не торопясь.

– Любая попытка дергать и рвать будет расцениваться как нарушение и будет немедленно пресекаться, – умно вставил я. – Это понятно.

– Хорошо, – одобрительно кивнул «Андрюша». – Все, инструктаж окончен. Перед тем как войти в хранилище, придется пройти досмотр и сканирование, сдать всю аппаратуру, телефоны выключить и тоже сдать. Если вопросов и возражений нет – прошу следовать за мной…

Я так понял, что небольшое помещение, куда нас впустили после досмотра, сканирования и сдачи всего подряд, что не имело отношения к предмету посещения, – это вовсе не хранилище, а что-то вроде комнаты для ознакомления с документами. Хранилище – это то место, где что-то хранится, верно? А здесь был массивный стол, два стула, четыре камеры по углам под потолком и собственно документ: здоровенный альбом в коричневой дерматиновой обложке.

Когда «Андрюша» на инструктаже сказал про зажимы, я подумал, что это будут какие-нибудь латунные зажимы наподобие галстучных, только на порядок больше. В действительности вышло несколько иначе. Документ был намертво пришпилен к столу широкими кожаными ремнями с деревянными валиками, обернутыми шинельным сукном. В этой связи требование «не передвигать и не поднимать» показалось мне излишним: переместить альбом можно было только вместе со столом. А поскольку стол был монументально-неподъемным, переместить документ и вовсе не представлялось возможным. В массивной столешнице был вмонтирован неглубокий латунный желоб, в котором свободно «гулял» корешок переплета документа при переворачивании страниц: сам же альбом сидел как влитой, не сдвигался ни на миллиметр, и вообще, создавалось впечатление, что он прибит гвоздями. Как видите, тут все было продумано и сделано с умом.

Балахоны, в которые нас обрядили, были похожи на Л-1[1], только неразъемный и тряпичный. Грубая бесцветная ткань пахла каким-то неприятным дезинфектом, резинка на островерхом капюшоне была тугая, будучи заправлена под подбородок, неприятно давила на челюсти, а лямки с пряжками, которыми регулировался весь этот куклусклановский комплект, нарочно затягиваются сзади, так что насчет «проникнуть под спецодежду руками» не стоило даже и помышлять, ибо без посторонней помощи снять «спецодежду» нереально. То есть этот пункт в инструкции тоже можно было бы опустить.

Вступительный тест, пройденный мною при приеме в Службу, был детской забавой по сравнению с работой, ожидавшей меня в течение ближайшего получаса. В кабинете шефа было просто прекрасно: нормальная одежда, одиночество, мягкий дневной свет, отсутствие отвлекающих факторов – и вообще, полная свобода действий.

А здесь все получилось наоборот и с непременной добавкой «очень».

Очень мешали балахон и маска. Никогда не думал, что одежду можно ненавидеть: оказывается – да, можно, причем всеми фибрами души. В помещении было прохладно, но под балахоном я упрел буквально в течение первых трех минут и все то время, что мы там находились, потел, как в бане. Про тугую резинку капюшона уже говорил, так вот, резинки на маске были, по-моему, еще туже. При попытке «приспустить» маску (разрешили же ведь, вот и…) я едва не поранил нос, оказавшись при этом в роли жеребца, взнузданного неловким конюхом: вернуть все в первичное положение, будучи в перчатках из той же плотной грубой ткани, оказалось очень непросто, так что в дальнейшем я отказался от попыток бороться за право дышать так, как мне заблагорассудится.