Целую ее, зарываюсь лицом в волосы и, наконец, говорю наше «секретное»:

– Салют, Вера!

– Привет-привет. Ну, так что, какой у нас план?

Делаю ей кислый растворимый кофе, пакетик которого каждый день кладут в номер, и рассказываю, что успел накопать за вчерашний вечер.

– Сначала навестим женщину, с которой отчим жил последнее время. Это она звонила Максу.

– Ты думаешь…

– Не знаю, но у нее был мотив. Возможно, он переписал на нее дом. А еще Макс говорил, что у отчима был участок земли на берегу, с которым возникли какие-то юридические проблемы. С тех пор я ничего не выяснял…

Мы собираемся и выходим. Ледяной ветер щиплет лицо. Его порывы царапают, как лезвие ножа. Вера испуганно кутается в капюшон, я ее обнимаю.

– Знаешь, здесь жутко холодно, но я чувствую себя лучше. Последние пару дней даже туман понемногу рассеивается. В голове ясно, я четче вспоминаю лицо матери, брата.

Серьги-куколки озябли и прячутся в кашемировый шарф.

* * *

Сожительницу отчима зовут Сата. Это высокая худая женщина. Она стоит на пороге в сером меховом жилете поверх пальто и смотрит, как мы выходим из такси.

– Это ты звонил? – мрачно интересуется она.

Вера, робко улыбаясь, идет вперед и все объясняет. Женщина смотрит на нее сначала недоверчиво, потом взгляд ее смягчается. Еще бы! Вера ангел, который растопит любое сердце.

Сата понимает, что мы приехали узнать правду о смерти Михаила.

– Ты считаешь, я могла убить твоего отца?

– Он не был моим отцом. Но любой следователь…

– Я же говорила Максу, что дом отец завещал ему. Мы не были расписаны. У меня есть своя квартира, но я оставалась здесь. Ждала, когда ты приедешь, чтобы передать ключи и вещи. Давайте поступим так: приезжайте вечером, я как раз соберу свои пожитки и передам вам дом в полном порядке с документами. Или сейчас останетесь?

Я отрицательно мотаю головой, и мы с Верой уходим. На душе у меня сумрачно.

– Не показалось, будто она скрытничает? Хочет подчистить следы, чтобы я случайно не нашел чего-то такого…

– Леон, ты слишком возбужден. Пил сегодня таблетки?

– В обед – нет.

– Хорошо, что я взяла их с собой.

В местной забегаловке мы обсуждаем, чем заняться до вечера. Мне хочется как-то развеселить Веру. Я вижу, что она встревожена, хоть и не показывает вида.

– Помнишь, мы собирались летом во Францию? Ты рассказывала, что Пила – самая большая песчаная дюна в Европе. А ведь здесь есть ее копия – песчаные дюны, тукуланы.

– Давай спросим у официанта, как туда добраться! – оживляется Вера.

– Тукулан значит «пески», – подтверждает круглолицый паренек, расставляя посуду. – Это экзотика нашей якутской природы. Договоритесь с местными на базе, и вас отвезут.

Мы обедаем якутскими лепешками и строганиной, но мысли об отчиме не покидают меня. В голове снова начинает шуметь. На лбу испарина, рука с вилкой подрагивает.

– Леон, ты в порядке?

– Я отойду позвонить, закажи десерт.

Делаю вид, что иду в туалет, а сам хватаю куртку и выбегаю из кафе. Возвращаюсь к дому отчима и дергаю дверь. Закрыто. На всякий случай я стучу, но отклика нет.

Соседние дворы пусты, словно все вымерли. Вокруг ни души. Я беру кирпич и разбиваю стекло веранды. Выдавливаю осколки и просовываю руку, чтобы открыть дверь изнутри.

В доме пахнет травами, сгоревшими поленьями и чем-то кисловато-северным. Комнаты чисто убраны.

Делаю быстрый обход и выясняю, что обитаема только кухня и маленькая спальня. Там я воровато осматриваю шкафы, роюсь в вещах и сразу определяю, где полка отчима. Узнаю его старинную электрическую бритву, вспоминаю, как он мерно жужжал ею, собираясь на службу. А вот и альбом с фотографиями. Под ними нахожу тетрадь. Начинаю листать и слышу чьи-то осторожные шаги возле спальни. Хватаю охотничий нож Михаила и замираю.