В том же госпитале я встретила еще одну мою знакомую из Индии, леди Бентхолл, с ней последний раз мы виделись в Калькутте. Она занималась оформлением документов для беженцев, у нее имелся даже свой небольшой офис в больничной администрации. Сын Рут Бентхолл, Майкл, – с ним мы тоже подружились в Индии – был танцором балета, но сейчас собирался в армию. Необходимость идти на фронт ничуть не смущала его, единственное, о чем беспокоился Майкл, – не повредит ли его ногам долгое ношение солдатских сапог. Ноги артиста балета – подлинное сокровище, и к ним следует относиться с должным вниманием. Рут, маленькая и хрупкая на вид, на удивление эффективно справлялась с работой. Казалось, эту женщину ничто не может смутить или вывести из себя. Я завидовала ее спокойной уверенности и хладнокровию, с которым она решала порой непростые задачи, связанные с огромным наплывом беженцев. Рут не пасовала ни перед чем, она просто шла вперед и добивалась результата. Странно было вспоминать Калькутту с блестящими вечеринками, балами, скачками и нескончаемым водоворотом светских развлечений. Какими невообразимо далекими казались нам эти дни теперь, когда мы сидели в офисе Рут посреди переполненной лондонской больницы. Словно минули годы и прежний мир бесследно исчез вместе с его беззаботными радостями. А еще я узнала, что именно Рут Бентхолл попросила направить меня в госпиталь в качестве переводчика, она сама обращалась к командиру моего подразделения медицинской службы.

Маленькие пациенты детского госпиталя на Чейни-Уок уехали в эвакуацию. Прогуливаясь по набережной, я больше не видела ребятишек, прильнувших к высоким больничным окнам, или тех, кому позволили выйти на балкон и посмотреть на проходящие по реке катера. Для людей, потерявших дом и вынужденных покинуть родину, пребывание в госпитале было мучительным: палаты и длинные коридоры казались им неприветливыми и холодными. Лишенные привычного уюта, который так ценят бельгийцы, они чувствовали себя несчастными. Мы всячески поддерживали наших подопечных и уверяли, что вскоре их переселят туда, где они смогут вести более нормальную жизнь.

Жители Челси откликнулись на призыв о помощи и взялись собирать для беженцев одежду, посуду и мебель. Одежду раскладывали на длинных столах в Большом зале Кросби-холла[34], где в прошлом находилось общежитие для иностранных стипендиатов. Разбирать и сортировать вещи помогала Элизабет Фицджеральд, сестра Денизы, с которой мы вместе работали в диспетчерской ратуши.

Пункт выдачи одежды напоминал церковный рождественский базар. Высокие арочные своды Кросби-холла только усиливали впечатление праздничной распродажи. Некоторые наряды, которые жертвователи сочли подходящими для беженцев, поистине приводили в изумление. Цилиндры, фраки, бальные платья, веера, старинные гамаши, экстравагантное нижнее белье. Порой начинало казаться, что жители Челси постоянно расхаживают в маскарадных костюмах, хотя на самом деле люди просто избавлялись от ненужного хлама. Многие затем запирали дома и уезжали подальше от Лондона.

Элизабет отвечала за несколько столов, на которых были разложены эти странные облачения. Она и ее помощник, молодой веселый парень, смешили окружающих, примеряя их. Среди кучи тряпья они отыскали ночную рубашку из шерстяного шетландского кружева, которую кто-то неудачно постирал, так что рубаха растянулась от одного конца стола до другого.

Подбор одежды для каждой семьи был серьезным делом и осуществлялся в соответствии с особым перечнем. Однако шляпки не входили в список вещей первой необходимости, поэтому доступ к ним не был ограничен. Женщины, задыхаясь от восторга, набрасывались на груды модных головных уборов, выхватывая самые причудливые и кокетливые, при этом почему-то совершенно не обращали внимания на вполне практичные предметы одежды, наваленные ворохом на столе с табличкой «рейтузы для верховой езды».