Итак, тот памятный сентябрь 1939 года закончился падением Варшавы, а 29-го числа сэр Джон Саймон[26] сообщил нам о принятии правительством нового военного бюджета, а также ошарашил еще одной новостью: подоходный налог поднимается с 5 шиллингов 6 пенсов до 7 шиллингов 6 пенсов. Кроме того, была объявлена всеобщая перепись. В этот день, 29 сентября 1939 года, каждый глава семьи обязан был заполнить заранее высланные анкеты, указав имена людей, находящихся в данный момент под его крышей. Как нам объяснили, это делалось для того, чтобы выдать гражданам удостоверение личности и продовольственные книжки. Многих возмутило подобное вмешательство в их частную жизнь.

Мистер Фереби, хозяин небольшой бакалейной лавки, расположенной на противоположной стороне улицы, предупреждал всех своих покупателей, что грядут времена дефицита. Думаю, бакалейщику никто не верил. Представить, что в его уютном магазине, где, как нам казалось, можно купить всё на свете, вдруг опустеют полки, – да как такое возможно?! Однако мистер Фереби, как и Кэтлин, пережил прошлую войну и прекрасно знал, о чем говорил. В октябре, который начался с объявленного королем Дня всеобщей молитвы, из магазинов начали исчезать шерстяные вещи. Люди думали о надвигающейся зиме, когда топлива будет не хватать, а ткацкие фабрики перейдут на производство военной формы, и лихорадочно закупали теплую одежду.

Вышло еще одно постановление: отныне ни один листок бумаги нельзя было просто выбросить, муниципалитетам поручили организовать специальные места сбора макулатуры, которая в дальнейшем пойдет на переработку и изготовление упаковочных материалов для товаров, необходимых для снабжения армии.

Сразу после объявления войны были введены ограничения на бензин. По всей стране заговорили о том, что лошадь вновь становится основной тягловой силой. Газеты запестрели фотографиями старых двуколок и повозок, которые жители извлекали из пыльных сараев. Велосипед снова вошел в моду.

Лондон заполонили мужчины и женщины в военной форме, а на железнодорожных станциях повсюду появились плакаты, призывающие отказаться от поездок, поскольку поезда нужны для переброски войск. Многих из моих друзей призвали в армию, вместе со своими полками они уехали во Францию. Некоторые театры и мюзик-холлы начали закрываться, хотя публика требовала, чтобы они продолжали работать.

Режим светомаскировки наполнил город завораживающими образами: яркие огни больше не размывали очертания зданий, их темные силуэты четко вырисовывались на фоне залитой лунным светом реки. Днем мы радовались отсутствию пробок на улицах, которые вдруг превратились в приятное место для прогулок. Теперь я ездила на велосипеде вместе с Вики, важно восседавшей в укрепленной на руле корзине.

Меж тем напряжение в отношениях между Финляндией и Советским Союзом нарастало точно так же, как до этого между Польшей и Германией.

Многие жители британских городов были эвакуированы в сельские районы, а по всей стране усиливались меры противовоздушной обороны.

Шестнадцатого октября пришла новость о гибели «Ройял Оук» – сухое сообщение, без каких-либо подробностей: корабль затонул 14 октября, погибло более 800 человек, 24 из них – офицеры. Однако нас ждало настоящее потрясение, когда 18 октября Черчилль выступил с обзором положения на театре военных действий. Он сказал, что линкор стоял на якоре в бухте Скапа-Флоу, и особо подчеркнул дерзость и мастерство нападавших: это предупреждение нам всем, мы должны отдавать себе отчет, с каким умелым противником имеем дело[27].

Известие о том, что немцы потопили один из наших кораблей, стоявших на нашей базе в наших внутренних водах, повергло нас в шок. Хотя непонятно почему. Ведь в конце концов, нам регулярно сообщали по радио, что самолеты Королевских ВВС успешно бомбят флот противника в немецких гаванях. Так отчего же нападение на британский линкор вызвало такую бурю эмоций? Оттого, что угроза стала реальностью. Потому что до сих пор сама мысль, что враг может хозяйничать на нашей территории, казалась столь же безумной, как и то, что отныне любой человек в форме дежурного отряда гражданской обороны может зайти в наш дом без всякого приглашения. Наши дома, как и наша страна, считались неприкосновенными. И тем не менее это случилось – в первый же месяц войны.