– Для тебя есть разница, Китти, каким видом рака болела твоя мама?

– Да, на самом деле есть.

– Почему?

– Когда я говорю людям, что у мамы был рак лёгких, они спрашивают меня, курила ли она, как будто это что-то значит. Когда я отвечаю, что она никогда не курила, они сразу удивляются и говорят «как же не повезло», как будто иначе это была бы её собственная вина.

Сэм сидел, слушал и кивал мне, чтобы я продолжала. Он часто так делает. Мама однажды сказала мне, что чем больше пациент говорит, тем это лучше говорит о компетентности психотерапевта. Сэм буквально экономил слова. Можно было подумать, что его штрафуют на десять фунтов всякий раз, когда он произносит фразу.

– Поэтому теперь я просто говорю – «рак». Если меня спрашивают, какой именно рак, я отвечаю, что рак груди – похоже, это самый подходящий вид рака для женщин. К тому же все вроде бы знают кого-то, у кого был рак груди, поэтому начинают рассказывать мне о том, как пробежали полумарафон, чтобы собрать средства в фонд помощи таким больным, или показывают розовую ленточку, приколотую к своему пиджаку. Это лучший способ сменить тему.

– Понимаю, – отозвался Сэм. – Ты ведь знаешь, что не обязана отвечать на вопросы о болезни своей мамы, верно? Вполне нормально сказать, что ты не хочешь говорить об этом, даже со мной. Это моя работа.

– Ну, кажется, бабушка именно об этом говорила. Она сказала мне, что каждый день в нашей стране от рака лёгких умирает около ста человек, и пятнадцать из них никогда не курили.

Когда маме поставили диагноз, бабушка полезла в интернет, чтобы узнать всё, что только возможно, о лечении этой болезни… пока не стало ясно, что её дочь не вылечить никак. Тогда она обратила свою энергию на сбор денег в фонды помощи и на повышение сознательного отношения к здоровью. Несправедливо малое финансирование исследований рака лёгких стало её любимой темой.

– Рак лёгких среди других видов рака – как бедный родственник. На каждого человека, умершего от него, приходится жалких семьсот восемь фунтов, затраченных на исследования – не сравнить с тремя тысячами пятьюстами фунтами на рак груди и невероятной суммой в десять тысяч фунтов на рак органов размножения. Это позор, – твердила бабушка всем, кто готов был её выслушать.

Она настаивала на том, чтобы включить это в мамин некролог, опубликованный в газете, и хотела поместить их на обложке с расписанием поминальной службы, но мама сказала «нет».

– Нужно финансировать исследование всех видов рака, мама, – сказала она, – а не только рака лёгких. Это не соревнование между смертельными болезнями.

Но бабушка уже решила, что её миссия – повысить важность бедного родственника среди различных видов рака. Этот конкретный рак, забравший у неё единственное дитя, стал её заклятым врагом. Мама просила, чтобы на похороны не присылали цветы, а вместо этого люди пожертвовали деньги в Фонд онкологических исследований Великобритании или в хоспис имени Марии Кюри, где мама провела последние две недели своей жизни. Но некоторые люди всё равно прислали огромные букеты удушливо пахнущих цветов в церковь или к нам домой. Папа сказал, что они, вероятно, помимо этого пожертвовали ещё и деньги, но мы с бабушкой всё равно считали их дураками – им следовало бы просто добавить к своим пожертвованиям те суммы, которые они потратили на цветы. Бабушка устрашает многих людей, но рак не даёт ей покоя, словно назойливая муха. Никто и ничто не может одолеть его.

– Ты же знаешь, Китти, что разговоры помогают, – говорит Сэм, возвращая меня в этот маленький душный кабинет, под его пристальный взгляд.