––Не детская ли?– Спросил я. –Нет, дамская. – Я, конечно, обрадовался такому везению и взял ее. Оля признала в ней старинная русскую дамскую гитару. Долго занималась ею, настроила и ловко пробежала своими маленькими пальчиками по струнам, извлекая приятные и давно не слышанные живые гитарные звуки, которые заметно отличались от звуков музыки, звучавших по радио, из телевизора или магнитофона. Музыка из них словно продукт из консервной банки – потребляешь, но знаешь, что есть натуральный и он вкуснее. Зная это, любил бывать в опере или балете, выбирая место поближе к оркестру, стараясь оказаться чуть ли не над оркестровой ямой.

Мои соседи, узнав, что я знаком с играющей на гитаре Олей, попросили меня пригласить ее вечером к нам, и она пришла. На столе были чай, фрукты, водка и вино, добытое большими стараниями, поскольку страна была в состоянии антиалкогольной борьбы, и застать напитки в магазине было большой удачей. Пока я готовил всем чай, используя кипятильник на стакан, за столом велся неопределенный разговор, как обычно, в начале почти любого застолья, до первого тоста. Оля чувствовала себя в новой компании свободно. Держалась непринужденно, по-хозяйски, и выглядела почти лидером, держала компанию в своих руках. Дополнено это было несколько необычным, на мой взгляд, способом. Оля сама выполнила те манипуляции с напитками, которые обычно выполняют мужчины. Так она сама сняла “бескозырку”, как говорят о снятии с бутылки алюминиевой крышечки с отгибом, напоминавшем одну ленточку матросской бескозырки, сама разлила напиток по стаканам. Я просил ее не мучиться, мол, это дело мужское. На что Оля ответила:

––У нас в Иванове это дело женское. –Первым, конечно, был тост за женский пол прекрасный и его единственную представительницу – Олю.

Все с нетерпеньем ждали, когда же Оля начнет играть. Гитару она взяла после нескольких тостов. Сыграла и спела хорошим голосом несколько песен. Мы долго ей аплодировали, и прозвучал тост:

––За нашу очаровательную цыганку!

Моя трехместная комната была хороша, но одно несчастье заставляло меня думать о переходе в другую комнату. Причиной были ночные комары, победить которых было невозможно. Всей комнатой перед сном выгоняли их, и только тогда могли заснуть без их жужжания и навязчивых налетов. Уже в первое утро я увидел в зеркале свое лицо в темных точках с припухлостями. Укусы были какими-то ядовитыми, оставляя вздутия и синеву вокруг. Лицо, как у юноши, словно в „хотимчиках”, как острословили мальчики постарше, видя подобное на лице юноши. Мое цветущее лицо вызвало сострадание у сестры-хозяйки и она перевела меня в двухместную комнату, выходившую на сторону улицы. Первая же ночь убедила меня, что я спасен. Но следы нападений комаров я привез и в Ригу, и только постепенно они стали пропадать.

Гитара оставалась в моей комнате, а сосед после обеда не возвращался. Приходила Оля, брала гитару и с задумчивым видом, словно глядя в никуда, перебирала струны, пока душа не останавливала ее на какой-нибудь песне. И тогда пела. Я лежал на кровати, она сидела в ногах, пела для себя. Пела, а у меня перед глазами в мыслях мелькало что было, что прошло, или чего хотелось. Для меня игра Оли на дамской гитаре была той “первой и единственной скрипкой”, и я, не отрываясь, смотрел на ее глаза, руки, слушал ее с восхищением, впитывая музыку. Но Оли не было здесь, Оли не было со мной. Она была в неведомом мне пространстве и состоянии, словно заколдованная. Прервалась музыка, замер последний аккорд, и Оля стала возвращаться. Придя в себя, обратилась ко мне: