– Редкая удача для охотника: стреляй – не хочу! – усмехнулся Ряжский.

– Мы, Володя, еще лицензию на отстрел не получили, – отозвался Демидов.

– И не получим, – пояснил полковник. – Даже ордеров на арест не дадут. Не говоря уж просто о задержании на трое суток за мелкое хулиганство. А это не уличная шпана, а матерые бобры, которых надо сажать по полной. Навечно. И чтобы даже после смерти еще сидели. Лет сто. Перед тем как передать их скелеты в ад. Но законодательство теперь такое. Ворам – всё, остальным – уголовный кодекс.

– А ведь в этой лесной чаще, Александр Петрович, прячутся и другие двуногие хищники, – заметил капитан. – Мной получены сведения от источников о целой звероферме, пасущейся на «Архангельской алмазоносной провинции». Козочко, Жогин, Банкетов, Зверейко…

– Я в курсе, не надо перечислять, – остановил его Ясенев. – Ими займемся потом. Вернее, параллельно. Думаю, подполковники Лоскутов и Пискарев нам помогут.

– Да, на них можно рассчитывать, – согласился Демидов. – В отличие от Смирнова и Тарланова.

– Эх, если бы еще и на Лубянке, в Центре, все были на нашей стороне, – вздохнул Ряжский.

– В Центре! – усмехнулся Ясенев. – Что ты, Володя! Как бы в Кремле не дали команду «фас» на нас самих. На щелчок заведут дело, ты и не заметишь. Очнешься только за решеткой. Там ведь такие же Зверейки и Жогины сидят. Я имею в виду не в тюрьме, а в Кремле. И в ус не дуют. Вернее, дуть-то дуют, но на воду, потому что на молоке не обожглись.

– Еще на пальцы дуют и плюют, когда доллары пересчитывают, – добавил Демидов.

– Нечисть болотная! – высказался импульсивный Ряжский. – Кто на них самих дунет, чтобы как дым рассеялись?

– А это уже наша задача, чекистов, – подытожил начальник.

Все они были патриоты и единомышленники, поэтому и говорили, не скрывая своих наболевших чувств.

Еще с конца 80-х годов молодой жилистый и костлявый хирург, с небольшим горбом, работавший в одной из клиник Архангельска, Юрий Жогин стал набирать криминальные обороты и соответствовать своему прозвищу «Мориарти». Требовал, чтобы коллеги и подельники обязательно добавляли: «профессор». Частично это отвечало званию, поскольку он все-таки являлся кандидатом медицинских наук. Даже начинал когда-то писать докторскую. А за горб на спине у него была еще и вторая кличка – «Квазимодо». Он с удовольствием откликался на обе.

Хирургом Жогин был неплохим, с пилой и скальпелем управлялся справно, словно родился с этими инструментами в лапках. Любил резать по живому, это доставляло ему особенное наслаждение. А если еще и наркоз кончался – тут уж он просто зубы сжимал, чтобы радостно не улыбаться. Чужая боль всегда была для него минутой счастья.

Но вот ведь какая незадача. Когда вполне можно было обойтись без операции, Жогин все равно настаивал на хирургическом вмешательстве. И резал, резал, резал. Коллеги замечали за ним эту «странность», но уже опасались его жуткого неподвижного взгляда и постоянно двигающихся тонких пальцев, как у тарантула. По совместительству он еще работал и патологоанатомом в своей клинике. Днем хирург, ночью Франкенштейн в морге. Можно не продолжать.

С начала перестройки Жогин стремился подмять под себя всю платную медицину города. И это ему частично удалось. Он стал генеральным директором и главным акционером своей клиники, переведя её на частные рельсы. Потом негласно руководил другими больничными заведениями в городе. Включая морги и крематории.

Но случился прокол. За хищения и торговлю ценным медицинским оборудованием и аппаратурой, полученной из Германии, он попал под следствие и угодил на три года в тюрьму. Отбывал наказание здесь же, на Крайнем Севере. Куда же дальше-то послать, не на Полюс ведь? Но Советский Союз рухнул, и он вышел на свободу «с чистой совестью». Однако полгода, проведенные в колонии, пошли впрок.