– Лёгкие продавлены вроде, Будем надеяться, ведь эвакуировали почти сразу… Кофейня эта вот она, но сегодня не до неё. Познакомить профессор тебя хотел со мной, хвалил твои широкие познания и азарт исследователя. А сцена эта из «Мастера и Маргариты» и сам не знаю, почему на ум пришла. Мы ведь в двух шагах от маленького Иерусалима, сквера нового у синагоги.

– Ух, камень с души… Я уж думала, крышу пора латать, – она закивала головой, улыбнулась ему снова, уже как доброму знакомому, – слишком уж много на сегодняшний день. Мне бы надо добраться до дома, позвоню маме с городского, чтобы она не пугалась телевизора. И в стирку всё это. Но о чём?

Михаил слегка нахмурился, соображая. Загрузить её сознание сейчас темой для активного размышления, чтобы вытеснить кошмарные картины из метро? Нет уж, пусть сначала отдохнёт и выспится дома в тёплой постели после горячего чая с мёдом. Да и у него найдётся, чем занять себя до вечера завтрашнего дня помимо визита в тыл родной конторы за новыми погонами. Однако намекнуть на то, что продолжение их общения будет интересным для обоих не только с точки зрения романтической, стоит уже сейчас. Женщина такого склада отобьет любой штурм и выдержит осаду, но откроет ворота крепости только другу. Он показал глазами в сторону террасного сквера.

В фиолетовом небе стали зажигаться первые звёзды. Боковой переулок, казалось, отделился от кипящего возбуждением, оглушенного горем города немой тишиной испуга. Там почти никого не было. И только какая-то полная дама, отставив палки скандинавской ходьбы, сидела на нижней ступеньке у самого фонтана, вытянув ноги и ожидая чего-то. Вскоре стало понятно, чего. Сверху, от походившей на «страшную Антониеву башню» руины общежития министерства образования, не то с ветки разросшегося тополя, не-то из куста сирени раздался праздничный, разбрызгивающий капли лунного света, звон хрустальных бубенцов и треск веток в костре любовный призыв соловья.

Забравшись на самый верх, в круглую беседку, сообщники чего-то пока ещё неведомого как по команде оглянулись назад, словно бронзовые бюсты правителей России могли их подслушать. Бюсты, облик которых грузинский мастер делать шашлыки для начальства, согласно мнению знатоков, просто перелепил ото всюду, включая галереи коллег и общеизвестные памятники, вроде Медного всадника. Но ни Рюрик, ни Анна Иоанновна оглядываться на уединившуюся летним вечером парочку не стали.

– Мда… Всё прямо одно к одному, – буркнула журналистка, – апогасизо на февго апо тин поли, на акроасоме та аидониа…

– Решила уйти за город, слушать соловьев, – отозвался Михаил, – только не акроасоме, а просто акуо… Не удивляйся, я немного говорю по-гречески. А у Низы были голубые глаза, как у тебя. Ничего, что на ты? Вот, смотри.

Он выудил из рюкзака немалый куль из махровых полотенец, размотал и показал ей старинный прямоугольный кирпич, поперёк которого змеилась трещина, а край был сколот. Оттуда торчал кончик зеленоватой окиси меди.

– Ничего себе!.. – выдохнула Лена, проводя пальцем по древности, но думая о целом рое обстоятельств. О том, какой рок их свёл, почему редкий язык и редкий литературный сюжет тоже стали их общим знаменателем.

– Трещины не было, – заметил майор, – на нас сверху упала балка.

– Полотенца, видать, спасли… И кто так закутал кирпич-то? Видать, о тебе кто-то молится ежечасно. Тут печать… К фонарю поверни чуть ещё. Великий князь Иван Васильевич. Таких в отечественной истории было всего двое. При Грозном уже использовался двуглавый орёл с опущенными вниз крыльями, византийская символика. Сейчас флаги чёрно-бело-жёлтые, как и российские монархические, висят над дверьми всех церквей современной Греции. Но Грозный в ранней молодости принял царский титул. Тут же – не изображение всадника, поражающего копьем змея, а лев… Душащий змею. Что могу сказать? Кирпич клеймен до 1497 года при Иване третьем. Откуда?