По сущности своего естества Фрэнк был наделен спокойным рассудительным нравом, любил доводить любое дело до конца, предельно анализируя всякие исходящие последствия. Он никогда не разрешал себе пойти на необоснованный риск, и каждое решение взвешивал по десять раз. В противоположность Эмма обладала вспыльчивым темпераментом, усугубленным молодостью, и почти что полностью была лишена рассудительности. Потому придирчивая щепетильность Фрэнка легко выводила её из себя.

Как-то в пятницу они прошлись по магазинам, и Эмма углядела большую статуэтку римского легионера. Фрэнка смутило, что эта вещица была почти с него ростом, а меч легионера торчал на два фута.

– Послушай, мне кажется, она не сильно подходит к нашим обоям, – уклончиво заметил Фрэнк, не найдя более подходящего оправдания её не покупать. – Давай ещё подумаем, а завтра вернёмся сюда и купим её.

Предлагая возвратиться на следующий день, Фрэнк надеялся, что за ночь порыв Эммы исчезнет, и она передумает приобретать такую ненужную громадину.

– Ты что, Фрэнк, от неё прямо Италией пахнет! Прошу, давай её купим!

– Но она займёт весь угол у окна, где стоит мой письменный стол.

– Ну и что. Между прочим, стол там не к месту.

– Но я работаю там изредка. Это самое подходящее место для работы: там самое хорошее освещение.

Тут вмешался торговец, снизив цену вдвое. И Эмма стала уговаривать его ещё сильнее.

– Умоляю, Фрэнк, что тебе жалко сделать для меня такую малость? Она мне так нравится. Я буду смотреть на неё и думать о Риме.

– Дело не в этом, милая. Ты сама представь, как она будет там смотреться. Вот мы её поставим, а потом ты пожалеешь, что её купила. В комнате станет тесно.

– Так вы будете брать? – уточнил торговец, водя глазами от одного к другой.

– Нет, мы ещё подумаем, – мягко ответил Фрэнк, а Эмма разозлилась.

– И не покупай. Не обязательно было придумывать отговорки, чтобы скрыть свою жадность.

Они окончательно рассорились и вернулись домой в молчании. Однако, вечером Фрэнк привёз статую и убрал из спальни свой письменный стол. Покупка действительно скрадывала не только место, но и свет. В спальне стало темно и немного мрачно, что приходилось включать светильники раньше времени. Фрэнк оставался спокойным и с улыбкой поглядывал, как Эмма приноравливается у туалетного столика, чтобы разглядеть себя в полумраке, созданном статуей мраморного легионера. Через неделю, не выдержав вечного неудобства, Эмма, не глядя на мужа, уязвленно сказала.

– А нельзя переставить эту…статую в другое место?

Фрэнк оторвался от учебника и едва сдерживал улыбку.

– А в чем дело? – будто не понимая, уточнил он.

Эмма встала перед ней в позу.

– А разве не видно?

– Нет.

– Она мешается здесь.

Фрэнк отложил учебник и, всё ещё сдерживаясь от улыбки, обнял её со спины.

– Только не надо говорить, что ты предупреждал, – обиженно сказала Эмма. – Я сама всё поняла.

– Ладно, не буду.

Они помирились. Статую Фрэнк отослал Огюсто в Лондон, и тот был в полном восторге, поставив её в своей художественной мастерской.

Эмма долгое время ходила с неприятным осадком на душе от того, что всё так неуклюже обернулось. Жизненный урок был ею усвоен, но большой минус таких уроков состоит в их скоротечном действии. Эмма продолжала принимать поспешные решения, а Фрэнк упорствовал, когда видел всю их невразумительность. Их ссоры становились частым явлениям, и взаимопонимание оказалось под угрозой.

А потом был случай, когда в доме частым гостем стал Роберт Харли. Фрэнк устраивал его в кабинете, и несмотря на поздний час они долго играли в бридж, смеялись как неразлучные братья, пили виски и угощались трубкой. Слыша доносящееся снизу веселье, Эмма приходила в исступленную ярость, слонялась по комнате, разодетая в атласную сорочку с целью впечатлить мужа своей красотой. Сознавая, что Фрэнку куда приятнее общество мистера Харли, она крепко поджимала губы от досады, зная, что ничего не сумеет предпринять.