Дедушке Васи восемьдесят семь лет, он еще застал оккупацию и немцев. В хуторе были крупные бои и ставка немцев, шла дорога на Сталинград. Василий Васильевич любит рассказывать о немцах.

– Приходит, один на двор, рыжий, рукава закатаны с автоматом. Все думает мать, сейчас зверствовать начнет, а нет на чистом русском! Яиц хозяйка, молока, пожалуйста, просим! Грамотные значит выходят! Не варвары! И мне шоколадку. Как сейчас помню. Мы-то, прежде чем немцы в хутор не вошли отродясь этого шоколада не ели.

– Так что хорошие значит выходят? Пили бы сейчас баварское пиво, значит выходит?

– Нет! Враг есть враг! Я не одобряю! Говорю, как у нас было! А в Красном, что тридцать километров от нас расстреляли и мал и стар! Вот как! Война, пойди разбери, что у кого на уме.

– Мне молока и сметаны!

– Иди, спроси у хозяйки.

Хозяйка невестка дочь, супруга давно уже лежала на местном погосте.

Красивая казачка молодка с румянцем на щеках выходит из хлева с ведром парного молока.

Вечереет. Напившись молока со сметаной, иду на закат, на древней курган. Курган высокий, и степь в заходящем солнце словно отливает бардовым светом.

И скоро над головой начинают разгораться звезды. Звезды сияли на небосклоне как драгоценные камни. Вот, что небо в алмазах. Если бы Чеховский дядя Ваня оказался в Тузлуках он, наконец, то не просто увидел небо в алмазах, а счастье разлилось бы у него на сердце, чего Чехов так жила человечеству.

На обратном пути натыкаюсь ногой на крупную черепаху. Беру черепаху в руки. Она прячется в панцирь.

Диков встречает меня жаренным сомом. Жирный с золотистой корочкой он таит во рту. Пьем, закусываем и ложимся спать уже за полночь.

А утром на моем телефоне раздается звонок, который словно коварный нож врага разит из подтяжка под лопатку.

– Пастушенко Лариса Алексеевна ваша мать? – раздается на другом конце линии.

– Да! Вы кто?

– Ваша мать в больнице?

– Что случилось? – перехватило у меня дыхание.

– Хутор Ковалёвка, второе отделение. Приемные часы с десяти утра до двух дня.

И положила трубку.

Я растерялся. Какая еще Ковалёвка? Я прежде только слышал, что есть такая психиатрическая больница в хуторе Ковалёвка.

Я перезваниваю, но трубку не берут и не отвечают.

– Я приеду, через два дня! Мать в больнице, говорю я Дикому и еду в проклятую Ковалёвку.

Я толком не знаю где Ковалёвка. Только приблизительно, но нахожу в Яндексе, что с пригородного автовокзала в Ростове – на – Дону в десять утра отходит автобус. Мне удобно, с Тузлуков идет маршрутка как раз до пригородного вокзала. Весь на нервах я приезжаю на пригородный вокзал к десяти. Бегу и спотыкаюсь боясь опоздать автобус.

На остановке особенные пассажиры. Это по части престарелые сгорбленные люди с уставшими и выплаканными глазами. Они все словно навьючены сумками с передачами для родных. Многие годы в мороз и в жару они приходят на эту остановку и едут к сыновьям и дочерям, у которых теперь новый страшный и горький дом.

Они покорно принимают, что их самых родных и дорогих людей записали в больных сумасшедших. Они не перечат врачам. Они уже смерились, но не бросили своих детей. Это какой-то подвиг, за который не дают наград и нет почета в обществе. Им сто раз уже говорили противные соседи и злые знакомые, чтобы отступились, бросили и отказались от своих детей. Но мать однажды прижавшая к груди свое дитя никогда не оставит свое чада, пусть ему уже за сорок или все пятьдесят.

Меня охватывает отчаянье. Автобус приходит в назначенный час, и мы все вместе словно похоронная процессия едим в больницу, хоронить надежду.