Считает плюсы будущего плена,

Пути молочного небесная межа

Укажет мне дорогу в Ойкумену.

…Я замечтался, а монисто не блестит,

Луна грустит в предутреннем тумане.

И по траве, к утру намокшей, не шуршит

Хранительница верного обмана.

Не прибежала… На колени встав,

Достал кинжал с нашлёпкой из голубок

И… в ярости полоску искромсал

На лавочке с рисунком из зарубок.

Моё Эго в обиде свернулось клубком.

Черной пуговкой носик укрылся хвостом,

И затихло, чтоб резче почувствовал я,

Как его затравила бездушность твоя.

Но почувствовать боль мне года не дают,

И подносят бальзам и на рану кладут,

Был бы молод, наверно, рубил бы с плеча,

А сейчас только сжал рукоятку меча.

Это сложно, считая кого-то своим,

Резать то, что единым назвал Элоим.

Я ни Бога, ни души не мыслил делить —

Лишь мечтательно ждал и просил не юлить.

Третий глаз мне шептал: «Ведь она же слепа!

Быть рабой? Может быть, но нужна не раба».

Не сложился мозаики сколотый край,

И в петроглифе стертом затихла печаль.

Буду Эго баюкать и за ушком чесать,

Будем вместе учиться людей различать.

Меч на сече напьется, глаз во снах отдохнет,

И прощенье само незаметно придет.

Буду скромен и нежен, и прост между тем,

Только душу не буду делить я ни с кем:

Её гонит в полон, обзывая прыщом,

Мое Эго больное, а кто же ещё?