Тело Малахии вновь начало меняться, и он, вздрогнув от внезапной судороги, зажмурился, так как это помогало облегчить неприятные ощущения, когда на коже начинали открываться новые глаза. К этому невозможно было привыкнуть и при этом сохранить хотя бы каплю человечности, с которой он так отчаянно не хотел расставаться.

Может быть, он ненавидел Надю, а может – самого себя, потому что просто не мог злиться на нее по-настоящему. Он понимал, что никогда не сможет отплатить ей за все, что она для него сделала. Малахия просчитался с заклинанием, и оно завело его дальше, чем он ожидал. Если бы Надя не спустилась в Соляные пещеры, если бы не вернула ему некое подобие человечности, он бы все еще оставался там, внизу. Он бы навсегда потерялся в своем безумии.

Малахия вспомнил, что творил в этом состоянии. Покидая пещеры, он отправлялся на поле боя и рвал врагов на части, лишь укрепляя образ кровожадных транавийцев в сознании калязинского народа. Но эти воспоминания не вызывали в нем ни капли сожаления. Надя была особенной, только это не означало, что и другие калязинцы заслуживали пощады.

«Это то, чего ты хочешь? Хорошо. В эту игру можно играть до тех пор, пока ты не поймешь, что со мной бесполезно бороться. Если мне придется тебя сломать, так тому и быть».

Малахия не успел возразить, что он уже и так сломан, потому что в этот момент по его телу прокатилась внезапная конвульсия.

Вокруг царили темнота и холод, но он знал их, потому что уже бывал здесь, в другое время, при других обстоятельствах. Только все его воспоминания стерлись: так хотели Стервятники. Они хотели, чтобы сознание детей было чистым листом, а их тела – сосудами для магии, которая смешается с их кровью. Процесс создания Стервятников держался в строжайшей тайне, но разве можно утаить что-то от Черного Стервятника? Он знал, что сопротивляться бесполезно.

Агония, обжигающий жар, который переходил в холод слишком быстро, слишком сильно, кипение и обожженная плоть, кусок льда, плотно прижатый к коже. Бесконечный процесс, повторяющийся по кругу до тех пор, пока не наступит критический момент. Точка невозврата. В конце концов, все ломались под пытками.

Кости ломались, разбивались и снова соединялись, чтобы стать прочнее железа, тверже стали и острыми, словно лезвие. Одно неверное движение могло рассечь плоть, но это только пока они не приспособятся, пока не научатся контролировать то, чем стали.

Крещение темной магией, холодным железом и кровью.

Но Малахия давно покинул то место; он стал чем-то большим, чем-то великим. Или все-таки нет. Не совсем. Он все еще был тем мальчиком, растерянным, испуганным и неуверенным, но теперь в его распоряжении оказалась огромная сила, которую можно было извратить и направить против него самого.

Его позвоночник хрустнул. Тяжесть крыльев давила на плечи, и он пытался остановить изменения, ведь когда-то мог их контролировать. Когда-то он мог подчинить их своей воле. Почему теперь все было иначе? Его ноги изогнулись, а сквозь кожу начали прорываться железные шипы. Постепенно он начал терять сознание. С каждой секундой он все больше и больше терял остатки своей человечности.

«Брат и сестра, выросшие в заброшенном монастыре посреди глухого леса, Своятов Климент и Своятова Фрося Лещуковы, проникли в ряды транавийских солдат, но были пойманы и замучены еретиками».

Житие святых Васильева

Серефин не мог понять, как они попали на юг. Он помнил практически все, что происходило после того, как они вышли из леса. Да, события нескольких дней были затуманены лихорадкой, но когда они успели уйти так далеко?