• «Александр Грин (1880–1932) жил в полном смысле слов отшельником, нелюдимом… Жил он бедно, но с какой-то подчёркнутой, вызывающей гордостью носил до предела потёртый пиджачок, и всем своим видом показывал полнейшее презрение к житейским невзгодам» (из книги Вс. Рождественского «Страницы жизни: Из литературных воспоминаний», сов. изд. 1974 г.);

• «Если В. Брюсов всегда был застёгнут на все пуговицы сюртука, то Андрей Белый (1860–1934) был всегда в дезабилье… Это был философ «второго смысла»…» (из воспоминаний В. Шершеневича «Великолепный очевидец», сов. изд. 1990 г.) «Одеваться А. Белый не умел. Щеголял то в потёртой студенческой тужурке, то в мешковатом неуклюжем сюртуке, должно быть, перешитом из отцовского, то в какой-то кургузой курточке» (из воспоминаний Б. Садовского «Весы». Воспоминания сотрудника. 1904–1905», российск. изд. 2007 г.);

• «Николай Клюев (1884–1937) – поэт, прозаик. – Е. М.) был человеком, который играл… И играл не только «на блаженстве» своём… Зимой – в стареньком полушубке. Меховой, потёртой шапке. Несмазанных сапогах… Летом – в несменяемом, также сильно потёртом, армяке и таких же несмазанных сапогах…» (из статьи Н. Гариной «Клюев Николай Алексеевич», российск. изд. 2007 г.);

• К внешнему виду поэт Велимир Хлебников (1885–1922) питал изумительную небрежность…» (из воспоминаний В. Шершеневича «Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания 1910–1925 гг.», сов. изд. 1990 г.). «Чтобы на него не одевали – всё через 2 дня приходило в такой хаотический вид, что становилось неузнаваемо…» (из воспоминаний О. Самородовой «Поэт на Кавказе», СССР, 1972 г.). «Он был сильно стеснён в средствах, и это сказалось во всём: в его утомлённом, бледном лице, мятом отцовском пиджачке, в узеньких вышедших из моды брючках…» (из воспоминаний Д. Бурлюка «Интересные встречи», российск. изд. 2005 г.). «В иконографии «короля времени» В. Хлебникова – и живописной и поэтической – уже наметилась явная тенденция изображать его птицеподобным. В своём неизменно сером костюме, сукно которого свалялось настолько, что, приняв форму тела, стало его оперением, он и в самом деле смахивал на задумавшегося аиста…» (из сборника Б. Лившица «Полутораглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания», сов. изд. 1989 г.);

• «Своеобразие облика Николая Гумилёва (1886–1921) скорее удивляло, чем привлекало…» (из Воспоминаний Д. Слепян, сборник «Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников», СССР, 1991 г.). «… Высокий, худой, прямой, точно из дерева, в черном потертом пиджаке с заплатой на спине, всегда в белых носках, спускающихся часто на сапоги – грибочками; или в дохе тёмно-коричневой, привезённой из Африки (Петроград, 1919–1920 гг.. – Е. М.)…» (из статьи В. Лурье «Воспоминания о Гумилёве», Россия, 1993 г.);

• «Не обладая привлекательной наружностью и хорошо сознавая это, Осип Мандельштам (1891–1938) входил в салоны (Петербург, Россия, 1910-е гг.. – Е. М.) с высоко поднятой головой, как бы желая показать, что ему безразлично, какое впечатление он производит на публику. Он нёс в аудиторию не свою красоту, а стихи, затмевая все внешние красоты и красивости… Но публика никогда не состоит из одних ценителей прекрасного в поэзии, и чем ниже культура отдельных слушателей, тем больше внимания они обращали на его оттопыренные уши и карикатурно вздёрнутую голову. Он не был салонным поэтом, очаровывающим публику прежде всего обаятельной улыбкой, а уже потом стихами… Внешне Мандельштам мог казаться иногда неопрятным. Его жена и верный спутник жизни Наденька, как вслед за ним называли её друзья Осипа Эмильевича, тщательно осматривала его костюм перед выходом из дома, вытряхивала пылинки табака из карманов, поправляла сползавший набок галстук; иногда обнаруживала крошки хлеба, прилипшие к жилету…» (из воспоминаний Р. Ивлева «Богема», российск. изд. 2004 г.);