– Надо найти самый богатый дом, – выдвинул новое предложение Генрих. – У нас в Гоще старостой как раз самый зажиточный стал.

– Не факт, – отмел я и эту идею. – Нам надо точно знать.

– Надо было тех полицаев спросить! – тихо произнес Антон.

– Надо было, – согласился я. – Только теперь уже поздно. Еще какие соображения?

– Так давайте кого-то из местных спросим, – подал голос Генрих. – Постучим в окно и спросим.

– Не откроют, – возразил Антон.

– И на глаза нам никому попадаться не надо… – задумчиво протянул я. – Хотя… Ян, сколько у нас полицейских повязок?

Мы нагло, в открытую, вошли в Сенное по дороге. Белые повязки чуть ли не светились в темноте на наших рукавах. Шли, не скрываясь, перешучиваясь и громко смеясь. А зачем скрываться шестерым полицаям – представителям власти на оккупированной территории? Шестерым – потому что Семен, Филипп и Антон в это время крались огородами, подстраховывая нас на всякий случай. С нами они не смогли пойти по той простой причине, что одежда их, мягко говоря, не соответствовала образу. Антон ходил в пусть потрепанной, но полной форме бойца РККА, и заменить ее было нечем. В принципе, возможно, и были полицаи из согласившихся сотрудничать военнопленных, но я решил все же не рисковать. А кроме того, не знал, насколько вписывается в образ и его вооружение – пулеметов у полицаев я еще не видел. Семен и Филипп тоже не смогли присоединиться к нашему маскараду из-за одежды. Представить себе полицая в таком, как у них, рванье было еще сложнее, чем в красноармейской форме. Самому мне тоже пришлось немного поработать над внешним видом. Сапоги и штаны я решил оставить, но немецкую куртку пришлось засунуть поглубже в приватизированный мной по праву командира немецкий ранец, который я также отдал Антону. Вряд ли немцы делятся со своими прислужниками обмундированием. Нет, насколько я знаю, полицаям положена была униформа черного цвета, но это ведь не «фельдграу». Так что такую куртку я мог получить, только сняв ее с трупа. А это – чревато. Кроме куртки, пришлось избавиться также от некоторого другого снаряжения. В общем, шел я, поеживаясь от холода, в одной рубахе.

У крайнего дом я остановился. Вроде подойдет – это и домом назвать сложно. Беднейшая покосившаяся халупа, в которой хороший хозяин и скот держать не станет – здесь уж точно ни староста, ни полицай жить не станет. Я пинком отворил калитку, чуть не завалив при этом всю секцию забора, и, взяв наперевес винтовку, вошел во двор.

– Открывай! – крикнул я как можно более противным голосом и грохнул прикладом в жалобно заскрипевшую дверь. Тишина…

– Открывай, грю! Полиция! – повторил я, снова ударив в дверь. – А то щас дверь вынесу!

Внутри что-то прошуршало, потом снова тишина. Я принялся лупить ногой в дверь, ругая на чем свет стоит «сволочей, не имеющих никакого уважения к власти». Чувствовал себя при этом полным подонком. Нет, действительно, вооруженный громила, который ломится в дверь к беззащитным крестьянам… Еще большей сволочью я почувствовал себя, когда дверь все же открылась. На пороге стояла древняя бабка. Латаная-перелатаная темная юбка, на плечах – драный мужской пиджак, черный засаленный платок, из-под которого на сморщенном лице испуганно поблескивают маленькие глазки. Блин, нехорошо-то как… Но надо продолжать играть.

– Ты что, старуха, оглохла совсем? Я тут битый час стоять должен? – Внутри все дрожало от желания самому себе дать в морду, но я старался говорить как можно более грубо. – Староста в каком доме живет?

Бабка продолжала испуганно молчать – только хлопала глазами. Может, она действительно глухая? Или я ее так перепугал? Как бы еще с сердцем у нее после моего ночного визита чего не стало…