И Харди повезло. Повезло и медленному пассажирскому поезду, что Грейт-Барвик был как раз достаточно свободен, чтобы принять (хоть и с ворчанием) случайный вагон прямого сообщения, с купе первого и третьего класса. Таким образом, Харди, стоя в коридоре вне поля зрения Каргейта, мог видеть в оконном стекле отражение джентльмена, снова доставшего табакерку. Разумеется, в дальнейшем Харди неизменно повторял, что именно отражение случайно привлекло его внимание. Хотя вполне вероятно, что он смотрел бы в любом случае. Так или иначе, он смотрел, и он увидел.

«Коробочка со сверкающей крышкой» появилась из кармана Каргейта, и на большой палец левой руки посыпалась светло-коричневая пудра. Насыпано было щедро и на это раз очень ловко. Большой палец уверенно поднялся к ноздре, и с мощным вдохом коричневая пудра исчезла. На долю секунды на угрюмом лице Каргейта появилось довольное выражение. Последовал мощный чих, какого Харди в жизни не слышал – словно нос желал прочиститься до конца. Затем джентльмен, на щеках которого появился легкий румянец, откинулся на сиденье, а табакерка упала на пол, и ее содержимое рассыпалось.

Харди, простому деревенскому жителю, не понравилось то, что он увидел. Он понял, что Каргейту очень плохо – тут же вспомнились его слова про больное сердце. Харди всего несколько раз в жизни ездил на поезде, однако понял, что нужно что-то делать – а именно то, от чего его всегда предостерегали, именно то, чего нельзя делать в обычных обстоятельствах. Поезд не успел далеко отойти от станции Ларкингфилд, как Харди дернул за сигнальную веревку.

Естественно, друзьям Харди рассказывал все куда подробнее, чем суду или инспектору Фенби. Например, о псе Джима, которому инспектор уделил лишь мимолетное внимание.

Защиту, как любезно сообщил суду Блэйтон, представлял королевский адвокат мистер Вернон со своим помощником мистером Оливером; Харди, как первый свидетель, попал в руки старшего адвоката.

– Вы находились, – предположил Вернон скучающим тоном, – когда покойный принял щепотку табаку, в своем купе?

– Нет, сэр, я стоял в коридоре. – Харди уже сказал об этом несколько минут назад, и вопрос его озадачил.

– И глядели из окна?

– Да, сэр, глядел в окно, если вы меня понимаете.

– Я вас вполне понимаю, благодарю, но это ведь не совсем одно и то же?

– По-моему, никакой разницы.

– В самом деле?

– Сэр…

– Послушайте, разве «в окно» и «из окна» не одно и то же?

– Вышло совершенно одно и то же; там ведь было отражение.

– По вашим словам… А вы уверены, что не смотрели на станцию или на поля?

– Уверен, сэр, не смотрел.

– А я полагаю, что вполне могли. То есть «из окна», а не «в окно».

– В любом случае, я видел отражение.

– И во что был одет покойный?

Возникла пауза – Харди пытался собрать свои неторопливые мысли, чтобы ответить на неожиданный вопрос.

– Ну, сэр, вроде я не обратил внимания на его одежду. Было тепло, и вряд ли он надел пальто. Да, думаю, не надевал.

– Вы полагаете, что, поскольку день выдался теплый, Каргейт не надел пальто?

Харди согласно кивнул, и Вернон продолжил:

– Какого цвета был на нем костюм?

– Думаю, коричневый.

– Вы думаете, что коричневый. А какого цвета был галстук? Зеленый?

– Точно не помню.

– Он мог быть красным?

– Пожалуй.

– Вы не уверены в оттенках цветовой палитры, так? А вы уверены, что призматический эффект из-за дефектного участка стекла или отражение не заставили вас думать, что вы видите какой-то цвет, которого не было в действительности?

– Я боюсь, что не все слова понял, но похоже, вы правы, сэр. – Харди твердо решил проявлять доброжелательность и, не сообразив толком, о чем рассуждает ученый адвокат, готов был согласиться по такому ерундовому поводу. При чем тут цвет галстука Каргейта?