Молодая компания «Руян», не имеющая ресурсов и опыта, десять лет сражалась на рынке России и СНГ с американскими мультинационалами «Sara Lee» (бренд KIWI в обувной косметике № 1 в мире) и «SC Jonson» (бренды № 1 в мире:

«Rayd» – в производстве инсектицидов и «OFF!» – репеллентов). Каждая из этих компаний превосходила нас своими ресурсами в тысячи раз. Когда мы уходили в волшебный, где нет конкурентов, мир «Экспедиции», объем продаж на нашем рынке обоих американских гигантов был в несколько раз меньше.

Для тех, кому важны цифры, нужно добавить, что внутренней нормой доходности является ежегодное удвоение ликвидного капитала.

Было бы очень нескромно приписывать все эти достижения себе и своей команде. И уж точно было бы неразумным считать, что усилия тех, кто нас родил, воспитал, учил в школе и вузе, просто любил и верил в наше будущее, не имеют к нашим заслугам отношения. Поэтому, чтобы не ввести читателя в заблуждение, придется рассказывать с самого начала.

Север – воля, надежда, земля без границ. Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.

В. С. Высоцкий

Я родился на Крайнем Севере 18 января 1968 года. Забавно, что эта дата празднуется еще и как всемирный День зажигания маяка.

Мои предки по отцовской линии – волжские казаки, а по материнской – уральские крестьяне. Родители преподавали музыку в культпросветучилище в Салехарде. Отец – духовые инструменты, мама – фортепиано.

Город, в котором я родился, до революции назывался Обдорском, а с 1930-х годов – Салехардом, городом на мысу, в переводе с ненецкого. Мыс – Ангальским (видимо, там когда-то была стоянка ангелов). Он омывался Обью и ее притоком Полуем. Зимой играло сияние. В частности, оно, как гласит семейное предание, предшествовало и рождению старшего брата, Константина, и меня. Разница в возрасте между нами – четыре года.

Братья сразу сильно отличались друг от друга. Костя был худым и непоседливым очкариком, почти альбиносом. С полутора лет изрисовывал все, что попадалось на глаза, – стены, книги, мамины ноты. Я, напротив, был важный положительный бутуз, никому не доставлявший проблем. Когда у мамы в рабочие дни не хватало времени на домашние заботы, она поручала нянчиться со мной своим студенткам – ненкам, коренным уроженкам Севера. Но однажды ранней весной в пятилетнем возрасте ко мне пришла настоящая северная страсть.

К нам домой часто приходили гости. Мужики весело застольничали с отцом, нарезали строганину из нельмы, закусывали ей водочку. А как захорошеет – рассказывали и пересказывали захватывающие охотничьи истории. Может, тогда в меня и заложили любовь к настоящим историям, прожитым на себе. Когда становилось поздно, меня пытались отправить спать. Но я в свои три-пять лет прятался под столом, слушал и впитывал. С четырех стал проситься на весеннюю охоту. Но впервые взяли и дали ружье только в шесть.

С мыслями об охоте я засыпал и просыпался и вплоть до окончания школы был уверен, что стану только охотником-промысловиком. С семи лет у меня был доступ к оружию и патронам. Я один уходил в лес, зная, что, если заблужусь, никто не поможет. Писал охотничьи дневники, рисовал уток, различал их по голосам, чертил карты своих охотничьих угодий, давал название каждому озеру, каждой тропе, каждому повороту реки. Это было здорово. Я не хотел быть ни космонавтом, ни моряком. Мечтал, что, когда стану взрослым, наконец смогу охотиться, сколько захочу…

Охота – это особое время и пространство, своего рода сталкеровская зона, куда берут только мужчин, да и то не всех. Это побег из мира, возможность перестать быть тем, кем ты в нем стал, вернуться к первозданности, к началу времен.