Бразин (засыпая):

– Мели что хочешь, а я буду спать.

На другой день, лишь только утренняя заря разостлала свой розовый ковер на восточном небе для встречи сияющего солнца, Селима уже была при входе в кибитку больного, устремившего туда свои алчущие взоры, без сомнения, ждущие сей прекрасной княжны.

Селима с величественною осанкою входит в кибитку, в черной одежде, подпоясанной золотым с каменьями поясом, обнимавшим ее стройную, гибкую и тонкую талию. Грудь ее закрывала сетка из червонцев, шею украшало бриллиантовое ожерелье, а голову – зеленая бархатная шапочка, унизанная крупными перлами с бриллиантовой же пряжечкой, коею было приколото с левой стороны белое страусовое перо, загнувшееся чрез верх шапочки на правую сторону. Маленькие ноги обуты в сафьянные алые сапожки, вышитые золотом. Белый флер с левого плеча, наискось, был бантом завязан с правой стороны груди.

Победоносцев запылал весь в огне, сердце его забилось от радости, удивления и восхищении. Он восклицает на русском языке:

– Нет! Ты – не смертная! Ангельский твой взор, твоя небесная красота, твои чувства доказывают мне, что ты существо горнего мира! Ах, если б я мог встать теперь и поклониться тебе, дева неподражаемая!.. О, сколько сколько же счастлив будет тот, кого ты полюбишь, кого удостоишь быть своим супругом, кому вручишь эти небесные прелести, это нежное сердце и душу ангельскую!..

Селима:

– Не угадал, христианин! Я такая же смертная, как и ты. Я также вчера почла тебя за существо другого мира, но весьма ошиблась, когда нахожу тебя здесь еще лежащим. Что ж касается до избранного, то его образ глубоко напечатлелся в моем сердце, и одна смерть прекратит мою к нему пламенную страсть. Я уже отдала ему и мое сердце и все существование! Но он меня не любит… (Потупляет вниз печальный взор.)

Победоносцев (побледнев):

– Не любит! Следовательно, он лишен зрения и человеческих чувств! Такого тунеядца я почитаю хуже скота. О Боже, не любить лучшее твое произведение, могущее сиять своею красотою во всей вселенной! И не боготворить ее, этого прелестного существа!.. Нет, этого не может быть! Это одна игра слов!

Селима:

– Нет, это не игра слов, а настоящая истина. Хочешь, я это тебе докажу сейчас? Но нет, сперва выздоравливай, а то я вижу большие перемены в твоем лице, которое то покрывается розами, то бледнеет, как лилия или нарцисс. Тебе удивительно, что я так сегодня богато одета: сегодня – мое рождение. Я хочу испытать ныне планету своего счастья. Но скажи мне, Андрей (так звали Победоносцева), перевязывали ли твои раны?

Победоносцев:

– С час времени.

Селима (с горестью и сожалением, к Малеку):

– Я думаю, он жестоко страдал и кричал?

Малек (с веселою улыбкой):

– Недаром наши называют русских железными воинами! Наш раненый при жестокой операции, сделанной ему Бразином в глубоких его ранах, ни разу не охнул, не поморщился и ни одного раза даже не вздохнул, но еще с улыбкою сказал нам с Бразином: «Однако ж и ваши кабардинцы не умеют шутить в сражениях. Я думаю, они унесли у меня здоровья лет на десяток; но я за это на них не сержусь, это право войны!»

Селима (с удивлением пожимая плечами):

– Чудеса!..

К Бразину, тихо:

– Что, Бразин, есть ли надежда на излечение?

Бразин (также тихо):

– Теперь я этого совершенно утверждать не могу. Посмотрим, что произойдет через шесть дней: коли не присовокупится другая болезнь, то я ручаюсь за его выздоровление. Раны его очень опасны, в особенности на груди и в правой руке; он хотя и выздоровеет, но жестоко будет страдать грудью и худо владеть правою рукою. А притом надобно еще прибавить, только не огорчитесь, светлейшая княжна, что он недолго проживет и в молодости лет своих увянет, и хотя вновь расцветет, но не для света, а для могилы.