Гид указал на лежащие на траве шеренги огромных каменных дисков с вогнутыми гранями, напоминающие аккуратно нарезанные дольки ананаса. С конца четвертого века их жарило солнце и мыл дождь.

– Но император Феодосий был не дурак. Статую, а это двенадцать метров золота и драгоценной кости, велел доставить к себе во дворец в Константинополь. Там ее следы теряются; надо понимать, ее пустили на цветной металлолом, не сохранив для истории даже ее изображения.

Георгий Дмитриевич отбился от группы и растянулся на травянистых склонах, обрамляющих овал стадиона. Эти склоны видели Пифагора; и ведь на все его сверхчеловеческие испытания Господь и силы, и здоровья отпустил. Палёв перевернулся лицом вниз и поцеловал эту землю: а вдруг здесь ступала пятка Пифагора? Земля пахла весной и свежестью, и этот запах напомнил ему о детстве, когда летом он ездил в деревню к родственникам на Украину. Так же пахло свежестью по вечерам. И сразу наплыли видения посиделок за вечерей под вишней, песнями, катанием на Полкане – какие там древние греки! Память все помнит. Надо было заехать на край света и край времен, чтобы узнать об этом.

У «Эль Сола» экскурсантов встречала увеселительная труппа: кто-то ряжен мышкой Минни, кто царем зверей, кто в греческий костюм. Георгий Дмитриевич узнал певицу, да собственно, у нее на расшитой жилетке была приколота табличка “Elena. Singer”; и он обрадовался ей, как старой знакомой:

– Здравствуйте!

Елена удивленно взглянула на него. Теперь она глаз не опускала, как на сцене, не прятала, они были матово-зелеными. Она махнула рукой:

– Ах, да… Катя говорила… Здрасте. Понравилось?

– Масса впечатлений. А что вы пренебрегли? Или вам не полагается?

– Что вы. Я все это уже видела-перевидела. Мне эти древности давно кучей дряхлости кажутся. Как в антикварной лавке.

– Однако… – озадачился Георгий Дмитриевич, – тогда вся планета – антикварная лавка, туризм в ней – торговец-антиквар, – а про себя подумал: «Диалектическая барышня. Небось, с пятого, а то и с третьего раза мне тоже так показалось бы».

Наконец, Георгий Дмитриевич и отец Александр встретились за столом в «Коралловом кружеве». Обменялись вежливыми улыбками, чуть ли не потирая руки в предвкушении интересной компании. Подумали: «Грек». «Испанец». «А может, англосакс?»

– Хау а ю? – спросил Георгий Дмитриевич.

Отец Александр благодушно кивнул.

– Фром вэа ю а? – тоже кивнул Георгий Дмитриевич, но усомнился «ю а» или «а ю» и уточнил, – Дойчланд, Франс, Ингланд?

Отец Александр отрицательно качал головой, мол, простите, никак нет.

– Россия, – в завершение перечня кивнул он с опаской.

– Ба-атюшки! – развел руками Георгий Дмитриевич. – Какой шел, такой и встретился!

– Русский, русский, – с облегчением перекрестился священнослужитель.

– Русский русский? Не русский молдаванин, армянин или кто еще?

– Нет, нет, как есть русский, чистый лапотник, из Подмосковья, хоть и поповского сословия. С вашего позволения, отец Александр, в миру Езерский.

– Батюшка! – совсем восхитился Георгий Дмитриевич.

В избытке эмоций новые знакомцы погрузились во вкушение поданных блюд: ягнятины на ребрышках и розового пюре.

– А вы по какому направлению в Подмосковье обитать изволите? – после некоторого удовлетворения голода и эмоций промокнул губы салфеткой Георгий Дмитриевич.

– По Можайскому, – с готовностью отвечал отец Александр, радуясь завязке разговора. – Под Рузой, деревня Oшмётово, может слыхали?

– Как же, как же… У вас там где-то генерал Доватор погиб.

– Погиб, погиб за други своя. И мой-то храм немцы разоряли. Что они не одолели, Никита Сергеевич превозмог. Стены на кирпич для коровника пустил… Берёзы в иконостасе росли… Красиво так, надо признаться. Я как приехал, обомлел: на иконе шагает Дева Мария, алое платье выцвело, местами облупилось, а рядом ветер живую березку трепещет… Я слезами залился и взялся поднимать приход.