Палёв заметил ее первым:

– Кажется, это будет гостья, – и встал ей навстречу. – А кофе вас уже ждет.

Отец Александр развел руками.

Елена закрыла зонтик и, цокнув им о мраморный пол, поставила у спинки стула Палёва. От звука этого, короткого и пронзительного, жар бросился ему в лицо – стрела Купидона приняла на сей раз форму белого кружевного зонтика с золоченым сверкающим наконечником.

Теперь они сидели за столиком втроём.

– Рад вас видеть в свободном полете, – хотя Палёву просто приятно было видеть Елену, – а не птичкой певчей в золотой клетке.

– Иногда и меня тянет ступить на твердую сушу, а не на шаткую скорлупу палубы… Ведь мы – такая хрупкая посудина, водный велосипед с мотором…

– Но обслуживающему и техническому персоналу, – заметил отец Александр, – по-моему, это не разрешается.

– Почему же, – возразила Елена, – у них свои смены, только все более жестко.

– Именно! Более жестко! – подхватил батюшка. – Я заметил, какая у вас жесткая классовая лестница наций на судне!

– На судне? Да оно всего лишь миниотражение того, что творится в мире, – невесело улыбнулась Елена Гречаная.

– Да, да, да! Вероятно, вы правы! Одного не понимаю, какое место в этой пирамиде отвели нам? Русское присутствие не входит в их планы. Будто нас вовсе нет на глобусе.

– Отчего ж, – усмехнулась Елена Гречаная, – гармонь поет, оттого что наше место нам пробил Дягилев, Анна Павлова. Это популярности их гастролей мы обязаны репутацией мировой балетной державы и… нас выписали из Российской империи. Правда, окажись среди нас Анна Павлова, ее бы вымели помелом: высокое искусство здесь бельмо на глазу.

– А знаете ли вы, – тряхнул своим театральным прошлым отец Александр, – что Дягилев со всеми Петрушками и «Зеркалом Розы» на средства последнего императора существовал… большого мецената Кшесинской? Без императорской щедрости деятельность Дягилева была убыточной.

– Так значит не Дягилев, а монарх уготовил нам местечко. Эдакое наименьшее зло. Семью прокормить можно.

– И большая у вас семья? – участливо спросил Палёв.

– Мама. Больная. Но у других, из кордебалета, старым и малым не на кого больше рассчитывать.

Помолчали. А после кофепития отправились пройтись по пирсу, к форту Святого Николы, туда, куда когда-то одной ступней опирался чудо-колосс. Пригревало солнышко, и чистая вода мягко плескалась о камни, призывая окунуться.

– Ей Богу, заплыл бы! – сокрушался Георгий Дмитриевич. – Да купальным костюмом не вооружился. Наше плавание – это не путь на Афон, а путешествие из зимы в лето. Вылетел из Питера, было минус тридцать, в Венеции – минус три, а тут, три дня спустя, плюс тринадцать.

По пирсу, меж глыб и камней ходили диво-коты, упитанные, ухоженные, ласковые. Какой-то человек приносил им сухой корм, они аккуратно ели, затем в ленивой неге растягивались на теплых камнях или прямо на асфальте, предаваясь своим кошачьим сновидениям. Сухощавая дама, устроившись на валунах с этюдником, рисовала их маслом на фоне морских красот. За спиной у нее развевался длинный газовый шарф, и сама она составляла часть аквамаринового пейзажа, писать который, включив ее в композицию, нужен был другой художник.

– А вы что, держите путь на Афон? – поинтересовалась Елена.

– Да, на Афон. В Салонике сойдем и дальше автобусом, – умиляясь этой кошачьей идиллии, ответствовал отец Александр. – А в Москве бездомные коты на морозе… сам видел, прям как мамонты, замерзнут и хвост торчком.

Елена взяла между пальцев крестик на груди и стала вертеть им:

– А зачем вы едете на этот полуостров? Туда ведь просто так никого не пускают, даже вашего брата мужского племени. А женскому в этот уголок земного шара и вовсе путь заказан.