Наконец, Княжнин запечатал конверты, и тот, что для Лизы, даже сентиментально поцеловал. Иосель вместе с приставленным к нему соглядатаем Андрюхой побежали на почту. Княжнин не мог доверить свою корреспонденцию первому, в кого он наугад ткнул пальцем. К тому же не покидало ощущение, что этого Иоселя Хиршовица, или кого-то очень на него похожего, неделю назад Княжнин видел в Варшаве выходящим из покоев Игельстрома…

До заката оставалось еще часа два, и Княжнин, хоть в последние недели у него изрядно отбили служебного рвения, все же счел себя обязанным уже нынче явиться на доклад к генералу Арсеньву, командиру Виленского гарнизона. Он решил, что найдет его квартиру сам, Гарновский ведь сказал, что это где-то в начале Замковой улицы.

Андрюха, не теряя даром времени, успел подготовить парадную форму и до блеска начистить сапоги. Осталось облачиться в обшитый золотым галуном зеленый мундир да повязать белый галстук. Поверх мундира вместо надоевшей зимней епанчи уже можно было надеть сюртук. В комнате нашлось зеркало, большую часть которого занимала мощная, как и все в этом доме, рама. Княжнин вытянулся перед ним смирно, так, что при этом встрепенулись и попытались куда-то улететь идеально белые перья на шляпе, и, отбив каблуками две барабанные дроби по лестничным пролетам, сбежал вниз.

Лошадь его была уже расседлана, но Княжнин как раз собирался пройтись пешком, улочки Вильно располагали к тому, чтобы прогуливаться по ним неторопливо. Только при этом нечего было и думать о том, чтобы сохранить сапоги чистыми. Не беда, при здешней предприимчивости было бы странно, если бы поблизости от генеральского дома не было чистильщика обуви.

Княжнин, хоть и приходилось смотреть все больше под ноги, легко нашел обратную дорогу к Острой Браме, через две сотни саженей за нею узнал улочку, в которой сняли квартиру Саковичи. Потом, сразу за костелом Святого Казимира, располагалась русская гауптвахта. Сначала Вильно казался Княжнину какойто еврейской лавочкой, потом – большим монастырем, а теперь – армейским биваком. Ему, конечно, любопытно было, какие в городе стоят части. Тут кого только не было. Как это бывает в городе, где располагается ведающая всяческим довольствием комиссариатская служба, хватало на улицах офицеров и солдат разных частей, приехавших что-нибудь получать. Вот вам и Преображенского полка капитан-поручик появился для разнообразия. Однако среди пестроты разных мундиров находилось место и единообразию: от гауптвахты в сторону православной церкви отправилась строем на вечернюю молитву добрая полурота солдат, вооруженных только штыками, висевшими в специальных ножнах на портупеях.

– Какого полка, братец? – спросил Княжнин унтер-офицера, шедшего позади строя замыкающим[24].

– Нарвского пехотного, ваше благородие!

– А где квартира генерала Арсеньева?

– Аккурат напротив Николаевской церкви. Ступайте за нами.

– Да я уж вижу, спасибо, братец.

Прежде чем идти дальше, Княжнин, как любопытствующий путешественник, огляделся вокруг. Было интересно, потому что гауптвахта примыкала к оживленной ратушной площади. Само здание ратуши с классическими колонами выглядело достаточно строго, зато в середине площади было веселее – здесь прогуливалась самая разная публика. Площадь, прилично обсаженная в два ряда деревцами, не была прямоугольной, как это заведено в славном Санкт-Петербурге. В Вильно, похоже, вообще ничего прямоугольного не существовало, даже дома где-то сужались, где-то расширялись, где-то обрастали пристройками, где-то карабкались вверх. Вокруг площади хватало всевозможных лавочек, оттуда пахло тушеной квашеной капустой и жареной рыбой.