– За последний месяц можешь не платить, – величественно объявила эта лахудра, и дверь за мной навсегда захлопнулась.

В общем-то, я и раньше не сомневалась, что в случае смерти вдовы мне придется покинуть ее квартиру. И о завещании, по которому все остается единственной родственнице, она сообщила мне чуть ли не с самого начала нашего знакомства. Но она ко мне так хорошо относилась, и жили мы с ней так дружно, и я столько ей помогала, что у меня где-то в глубине души затеплилась надежда: вдруг и мне что-нибудь достанется? Комната в квартире или кусочек дачи, или хотя бы антикварная ваза на память... Глупо, конечно. Но эта племянница с ней в родстве была только по документам. Они вообще не общались, даже почти никогда не перезванивались. Разве что по праздникам. А я... Ну да что говорить. Племянница была своя, а я чужая.

Со смертью вдовы я опять стала Москве чужой. Вновь замаячила проблема прописки. Однако у меня и мысли не возникало о возвращении в Тулу. Я уже окончательно чувствовала: мой дом здесь.

Я очень боялась, что со смертью вдовы и мой статус среди культурной элиты понизится. Но нет: меня продолжали считать дальней старушкиной родственницей, и многие мне сочувствовали. Надо же, столько лет о тете заботилась, а она отписала имущество неизвестно кому! Иные так осуждали вдову, что мне даже приходилось ее защищать. Мол, что вы, что вы, она для меня и так много сделала, а я ей седьмая вода на киселе... Ну да, признаю, насчет седьмой воды, конечно, привирала, правда, почти веря в собственную ложь. Теоретически она могла даже оказаться и не вполне ложью. Вдова однажды сама мне рассказывала, что до войны у нее какие-то очень дальние родственники жили в Туле, только фамилию их она забыла. А вдруг это как раз была какая-нибудь из моих бабушек? Словом, совесть моя по части дальнего родства с литературной вдовой оставалась почти чиста, а бедная старушка и после своей кончины продолжала мне помогать: я по-прежнему была вхожа всюду, куда мне требовалось. Меня воспринимали почти как свою, и это очень способствовало моему переходу в более солидную газету, с гораздо большей зарплатой.

С жильем тоже устроилось, мы сняли двухкомнатную квартиру на пару со знакомой журналисткой.

А потом произошла встреча с Романом...

Мы стали видеться почти каждый день. Он мне нравился. Не то чтобы «ах!», не был он тем, о ком я мечтала, героем моих девичьих снов и грез! Однако он в меня влюбился. Он меня хотел. Он не был жадным. Был вполне хорош собой. Словом, никого лучше за все эти годы мне так и не встретилось. Вскоре я переехала к нему. Так было проще, да и дешевле.

Сперва о женитьбе не шло и речи. Нас с Романом и так все устраивало. Он меня любил, а я позволяла себя любить, и нам обоим этого было достаточно. Так зачем себя связывать лишними обязательствами? Это совершенно не входило в мои планы, и я даже радовалась, что Роман не требует узаконить наши отношения. Видимо, подсознательно надеялась, что встречу кого-нибудь лучше, и пока довольствовалась тем, что есть. А Роман изо всех сил старался сделать меня счастливой. Даже общий быт нас не обременял. Если дома оказывалось нечего есть, мы шли в кафе или ресторан – оба уже достаточно зарабатывали и могли себе это позволить.

В квартире мы в основном только ночевали. Утром, едва позавтракав, бежали каждый на свою работу и вечера большей частью проводили вне дома. Светские тусовки (мне часто давали на них приглашения), клубы, театры, кино, выставки, посиделки у друзей – эта круговерть почти не прекращалась, и нам с Романом в ней было весело.