После отъезда Иоганны Бисмарк снял меблированную комнату, а затем маленькую квартиру на той же Беренштрассе. До лета 1851 года супруги виделись лишь эпизодически. Один из современников описывал Бисмарка в те дни как высокого грузного мужчину с рыжими бакенбардами, приплюснутым носом, насмешливой улыбкой над тяжелым подбородком и ясными умными глазами[90].

К лету 1849 года на первый план в Пруссии вышла германская политика. Это было связано, в первую очередь, с кризисом общегерманского Национального собрания, заседавшего во Франкфурте-на-Майне. Здесь столкнулись две точки зрения на объединение страны. Так называемое «великогерманское» решение предусматривало создание единого государства с участием Австрии, в границах которого оказались бы все немцы, жившие в Германском союзе, однако также и многочисленные народы, населявшие Габсбургскую монархию – венгры, хорваты, итальянцы, словаки… Получавшееся в итоге государственное образование превращалось в огромного неповоротливого монстра, который с трудом мог претендовать на то, чтобы считаться национальным государством немцев. Единственным способом избежать этого мог стать распад Австрийской империи, при котором к Германии отошли бы ее территории, населенные немцами, а балканские владения оказались бы предоставлены самим себе. Однако это представлялось маловероятным из-за позиции австрийских политиков. Поэтому большинство заседавших во Франкфурте депутатов являлись сторонниками так называемого «малогерманского» варианта – объединения Германии без Австрии.

Именно такое решение было принято во франкфуртском Национальном собрании в 1849 году, когда наконец завершились многомесячные прения по вопросу о будущем страны. Однако у первого общегерманского парламента уже отсутствовали ресурсы для того, чтобы провести его в жизнь. Разработанная и принятая в конце марта конституция единой Германии была в таких условиях не более чем клочком бумаги. В этой ситуации Национальное собрание предложило императорскую корону прусскому королю Фридриху Вильгельму IV – по сути, это был жест отчаяния, попытка в последний момент спасти мечту о едином немецком отечестве.

Прусский король в апреле 1849 года высокомерно отверг предложенную корону, заявив, что с удовольствием принял бы ее из рук германских монархов, а не деятелей революции. 21 апреля предложение франкфуртского Национального собрания стало предметом обсуждения в прусском ландтаге. Бисмарк, взяв слово, четко и недвусмысленно обозначил свою позицию, совпадавшую со взглядами большинства консерваторов. Пруссия, заявил он, не имеет права растворяться в Германии, она должна в первую очередь сохранить себя. Прусская и общегерманская конституции в их нынешнем виде сосуществовать не могут; пожертвовать первой ради второй значило бы пойти наперекор интересам монарха и всей страны. «Германского единства хочет каждый, кто говорит по-немецки, – завершил он свою речь, – но я не желаю его при такой конституции». Пруссия должна «быть в состоянии диктовать Германии законы, а не получать их от других»[91]. Завершение речи звучало весьма эффектно: «Франкфуртская корона может быть весьма блестящей на вид, однако золото, которое придаст ей истинный блеск, она может приобрести только за счет того, что в нее будет вплавлена корона прусская. Однако я не верю, что переплавка в форму этой конституции будет удачной».

Фактически это и были основы концепции Бисмарка в германском вопросе: объединение страны должно происходить под главенством Пруссии, в соответствии с прусскими интересами и по инициативе прусской монархии. Летом 1849 года в одном из писем жене он заявил: «Этот вопрос будет решен не в парламентах, а дипломатией и оружием. Все, что мы обсуждаем и решаем по этому поводу, имеет не больше значения, чем ночные мечтания сентиментального юноши, который строит воздушные замки и думает о том, что некое нежданное событие сделает его великим человеком»