Разразившийся в 1853 г. с новой силой между Россией и Францией спор о ключах от Святых мест в Палестине требовал от великих держав определиться со своей позицией в предстоящем противостоянии. Более всего в это время в высших прусских политических кругах беспокоились о том, чтобы «не разрушилось согласие между Англией и Пруссией», которое положительно оценивалось как в Берлине, так и в Лондоне[187].

С июля 1853 г. посредническую роль в процессе мирного урегулирования конфликта взяла на себя Вена. Правда, по словам Г. В. Чичерина, «под личиной предложения о „непосредственных переговорах между Россией и Турцией“, мысль о заявлениях держав по Восточному спору <…> все более превращалась в подчинение Восточных дел европейскому приговору с центральной ролью Вены»[188].

Уже 5 декабря 1853 г., спустя почти два месяца с начала боевых действий между Турцией и Россией, в австрийской столице были подписаны нота и протокол, основным смыслом которых явилась гарантия сохранения status quo в области территориальных изменений со стороны Англии, Франции, Австрии и Пруссии. Восточный вопрос, таким образом, связывался с европейским равновесием сил. Результатами этой конференции был недоволен Бисмарк. В письме генералу Герлаху 18 декабря 1853 г. он писал: «Мне неприятно, что мы подписали в Вене протокол и все же втянули себя в кампанию против России». Бисмарк видел в этом далеко идущие последствия. «Какой был интерес в том, чтобы совершить такой шаг, и что мы будем иметь от охлаждения отношений с Россией?»[189] – спрашивал он. Переговоры 5 декабря все сильнее притягивали Пруссию к курсу австрийской внешней политики. Бисмарк писал: «Каждый раз, когда нам из Вены протягивают братскую руку, у меня создается впечатление, как будто там у них чесотка, и они хотят этим самым рукопожатием заразить нас, поскольку вдвоем держаться легче»[190].

В конце декабря 1853 г. Бисмарк пришел к выводу, что «сохранение мира между Россией и Западными державами более не представляется возможным»[191]. Однако в это время в его донесениях отразилась информация о готовящейся в международных отношениях сенсации – сближении России и Франции. В Германии такое сближение считали просто невозможным, поскольку эти два государства ассоциировались с противоположными политическими направлениями: Россия – с «реакцией», Франция – с «демократией»[192]. Предостерегая Берлин от поспешных шагов, продолжающих втягивать Пруссию в конфликт, он писал Герлаху 19/20 декабря 1853 г.: «Между Россией и Францией состоится сближение, что для российского императора было бы самым очевидным выходом, в случае если мы подольем еще больше масла в огонь»[193]. В донесении Мантейффелю Бисмарк отмечал, что «англичане усердно выведывают о симптомах возможного сближения России и Франции, посредником которого является вюртембергский кронпринц»[194]. Не следует забывать, что в Штутгарте находился российский посланник Горчаков, который также мог содействовать сближению между двумя странами. Как отмечали Чичерин[195], Зайончковский[196] и Тарле[197], Франция, действительно, делала подвижки в сторону России.

Обращая внимание Берлина на возможность улучшения отношений между Францией и Россией, Бисмарк продолжал доказывать, что ориентация на Австрию являлась ошибочной и что интересам Пруссии могли послужить только дружеские отношения с Россией: «Россия для нас – самая дешевая и общедоступная из всех континентальных держав, поскольку жаждет лишь расширения на Восток, две же другие