Конечно, она сразу догадалась, что приехала Лидия, увидев в коридоре её вещи и услышав её голос. Люба стала угрожающе громыхать кастрюлями, при этом зло бормотала что-то.

– Мать, что это за селёдка лежит у нас в холодильнике? – донёсся громкий визг до комнатушки.

Лидия с матерью прервали разговор и стали настороженно прислушиваться к резким звукам. Люба явно затевала ругань. Мать встала и хотела выйти из комнаты, но в этот момент возникла маленькая и юркая фигура Любы с выпученными, белыми от злости глазёнками, нагло смотрящими из-под длинной сальной чёрной чёлки; шея у неё вытянулась, высоко приподнимая маленькую ужиную голову. Если нужно описать её портрет, то прежде всего надо бы сказать не о гладко причёсанной тёмной голове с конским хвостиком, а скорее о маленьких светлых глазках, настолько бесцветных, что даже не угадать – какого же они цвета на самом деле. Видимо, зная это, Люба обводила их густо чёрным карандашом.

– Эту селёдку привезла мне Лида, – как можно спокойнее ответила ей мать.

– Пусть она её сожрёт сама. Что она – не знает, как мы любим копчёную скумбрию? И как она вообще посмела сюда явиться? Кто её звал? Ты забыла, как она выгнала твою внучку Наденьку?

– Я приехала к себе, а не к тебе домой. Эту квартиру получил мой отец за несколько лет до смерти. И Надю я не выгоняла, – быстро выговорила Лидия.

– На – вот! – протянула кукиш Люба. – Эта квартира теперь моя. Мать её на нас оформила, так что убирайся живее, пока твой брат с работы не вернулся и мы не вытолкнули тебя в шею, как ты нашу Наденьку.

– Вы же просили, чтобы она погостила у меня с недельку, – почти плачущим, но твёрдым голосом оправдывалась Лидия, – а она, приехав, сказала, что хочет жить у меня постоянно, что ей нужна столица. Я же объяснила, что только недавно устроилась на новую работу и получаю немного. И содержать её не могу. Да и у вас нет денег на учёбу на платном отделении в институте.

– Вот как, – перебила её Люба. – Врёшь ты всё. Она не просилась постоянно жить у тебя, она хотела только первое время пожить. Наденька обманывать не станет. А ты её выгнала.

Люба схватила сапог Лиды и бросилась к ней. Мать повисла на руке невестки.

– Я не позволю её бить! – крикнула мать.

– Пусти! Её надо проучить, – ревела на весь дом Люба.

– Только тронь меня – я заявлю на тебя в полицию, – прокричала Лидия, вскочив с дивана.

– В полицию? Я покажу тебе полицию! – прошипела угрожающе Люба.

Она выбежала с сапогом из комнаты, схватила второй сапог Лидии, открыла дверь и выбросила их на лестничную площадку, затем, с силой хлопнув дверью, ушла в свою комнату.

Изо всех сил Лидия старалась молчать, доказывать что-то бесполезно: никто не хотел никого слушать – у каждого была своя правда.

Лидия с матерью находилась в комнате, где умер её отец. И она подумала: «Если бы только был жив отец, то ничего подобного никогда бы не произошло. Никто не позволил бы захлопнуть передо мной дверь в родной дом».

– Мне пора! Я поеду на вокзал, – сразу засобиралась Лидия.

– Но поезд уходит ночью, – вздохнула мать.

Лидия посмотрела на мать, и чувство досады ушло: как постарела она за эти последние годы… И ей стало горько. Старушка стала собираться, чтобы проводить дочь, а та, огорошенная происшедшим, мечтала поскорее уйти. Тот воздушный чистый шар детских воспоминаний лопнул. Обстановка враждебности и лжи окружала всё плотнее, на душе у Лидии стало мрачно и пусто. И ей захотелось больше никогда сюда не возвращаться.

Такси мчалось по тихим улицам. Через полчаса Лилия с матерью были на вокзале.

Они почти всё время молчали. Было холодно и грустно. Наконец объявили посадку. Лидия пристально смотрела на мать, как бы надолго стараясь запомнить родные черты лица.