В субботу Якоб надел новые брюки, купленные к приближающимся ноябрьским праздникам, чистую тщательно проглаженную рубаху и новенький пуловер. Мать скептически посмотрела на него, обозвала «женихом» и сказала, чтобы поздно не приходил. Сердце бешено билось в груди. От волнения он не замечал прохожих, с которыми обычно здоровался. Вечер был тихий. Наступил ноябрь, но было не холодно. Кое-где в садах хозяева сжигали опавшие листья, и случайно прилетевший ветерок приносил запах дыма. Темнело быстро. Во дворах суетились ещё хозяева, управляясь со скотом, и иногда было слышно, как кто-то шлепком успокаивал расшалившуюся бурёнку, не дающую хозяйке устроиться возле неё для дойки. В клуб входили уже последние зрители. Сеанс начинался в девять часов. Якоба фильм не интересовал. Он обошел клуб и оказался у запасного выхода. Через дверь была слышна музыка начавшегося фильма. Запылённый фонарь освещал пожарную лестницу, которая тянулась к крыше. В метре от стены клуба буйно росли кустарники, и за ними начинался деревенский парк. Никого у двери не было. Якоб растерянно оглянулся и нерешительно позвал: «Валя!» Кто-то засмеялся, и из кустов вышла девушка. В тусклом освещении фонаря она выглядела прекрасно. Не отводя от неё взгляда, Якоб чуть слышно проговорил: «Здравствуй, Валя». Она засмеялась и, не отвечая на приветствие, спросила:

– Так ты хочешь со мной дружить?

– Да. Ты мне давно нравишься, и я…

Она, не дав ему договорить, со злостью в голосе спросила:

– Как ты это себе представляешь? Дружить – это значить с тобой за ручку ходить, вместе кино смотреть в клубе, говорить друг другу красивые слова?

Она с издёвкой засмеялась и продолжила:

– Мы же не в пятом классе. Прекрати за мной на переменах следить. Девчата уже смеются из-за тебя надо мною. И пойми, я с молокососами не дружу!

За нею шевельнулись кусты. Хрустнула под чьими-то ногами сухая ветка. Из кустов вышли двое. Одного Якоб узнал, а второй был ему незнаком. Они были много старше него. Генали работал продавцом в сельповском ларьке и жил недалеко от клуба. Одет он был в расклешённые брюки и цветную рубаху с большим стоячим воротником. Он вплотную подошёл к Якобу и спросил:

– Ты что к моей девушке пристаёшь?

Изо рта Генали пахло чесноком, а от одежды резкими духами, и от этого смешанного запаха Якобу стало противно до тошноты. Но, скорее всего, тошно ему стало от подступившего страха. Он понял, что отсюда без драки не уйдёт. И кто будет победителем в этой драке – было тоже ясно. У него была возможность ещё отступить; можно было извиниться и уйти, а можно было просто убежать, но он ни того ни другого не стал делать.

– Валя мне нравится. Пусть она мне сама скажет, что не желает со мной встречаться.

– Ты, балда, – Генали ухватился за воротник рубашки Якоба, – это я буду решать, а не она.

Якоб с силой оттолкнул его от себя и тут же получил удар кулаком в висок. От неожиданности он потерял равновесие и упал на лестницу. Он ухватился за её перила, пытаясь подняться, но друг Генали ударил его ногой в живот, снова свалив на ржавые ступеньки. Двое били его умело и расчётливо. Якоб пытался пару раз достать кого-нибудь из них кулаком, но те были опытнее в таких делах, и его кулаки молотили только воздух. Он всё ещё пытался встать на ноги, но эти двое не давали ему передышки. Кто-то из них снова угодил кулаком в висок. В глазах в секундном такте замелькали искры, и вдруг стало темно.

Через несколько минут Якоб очнулся. Никого рядом не было. Он поднялся с земли и присел, опершись спиной о железную лестницу. Правый рукав белой рубахи был измазан ржавчиной. Из носа капала кровь на новый пуловер и брюки. Он достал из нагрудного кармана рубахи надушенный платочек и приложил его к носу, пытаясь остановить кровотечение. Ему было обидно, и на глаза наворачивались слёзы. Он попытался сдержать их, но они всё равно полились ручьем из глаз. Придерживая одной рукой платочек у носа, он пытался смахнуть второй ладонью слёзы, но от этого лицо стало мокрым, и глаза потеряли резкость. Вдруг всплыло в памяти лицо Вали. Когда его били, он несколько раз мельком видел её. Она стояла недалеко под фонарём и смеялась. Этот её издевательский смех всё еще продолжал звучать в его ушах. И от этого на душе становилось ещё противнее, и обида разрасталась до неимоверных размеров. Кровь из носа остановилась, он отбросил платочек в сторону и прижал ладони к ушам, пытаясь заглушить издевательский смех девушки. Но смех шёл не снаружи, он шёл изнутри, он плотно зацепился в памяти. Несколько лет после того события Якоба преследовал этот смех, приходил ночными кошмарами. Особенно тогда, когда кто-нибудь предавал его, или когда он попадал, казалось бы, в безвыходную ситуацию, этот смех начинал вдруг звучать в его ушах. Он научился бороться против этого. Он начинал тогда работать как бешеный, не давая себе передышки, он делался активным, он шёл опасностям наперерез, он не боялся ударов и, в конце концов, выходил из всех передряг победителем. Но тогда, у заднего крыльца клуба, он был юн и неопытен, и этот идущий из памяти издевательский смех делал его слабым и беспомощным до такой степени, что ему хотелось тут же найти верёвку и удавиться.