Вместо того чтобы отвлечься от грузных мыслей и продолжить жить, я лежу в кровати, зажав потный плеер в руке, в наушниках Джаред орёт: …fromyeeeeeesterday!, и уже несколько часов потолок показывает мне скучное кино в стиле нуар. И кататония пожирает меня.

На следующий день мама приходит ко мне перед сном, садится на кровать и пытается поговорить. Сегодня они не ругались, но и не разговаривали. Мать начала издалека: почему не выходишь на улицу? почему не сидишь за компьютером?

На первый вопрос ответил честно: единственный друг, с которым я мог погулять находится не в лучшем состоянии. Второй оставил без ответа. Тогда мать перешла к сути. Она спросила, скучно ли мне без Андрюшки.

Тон голоса дрожал будто от смущения. Да что там говорить, я всю жизнь стеснялся проявлять чувства, особенно к брату. Сложно описать тот вид смущения, который возникает, когда обнимаешь мелкого, или тащишься с ним по улицам, или завязываешь шнурки. Тот, у кого были братья или сёстры, и кто испытывал подобное – поймут.

И даже сейчас, когда Андрюшки уже нет, смущение запрещало в чём-либо признаваться, и тогда я мямлю что-то несуразное:

– Ну… всё так непривычно. Я привык, что просыпаюсь утром, А он в кровати, в своём кораблике. А сейчас и поделиться красивой картинкой не с кем.

– Скучно и одиноко тебе без него, да? – грустно спрашивает силуэт мамы.

Ох, какой же страшный вопрос. Невидимая преграда, страх перед сюсюканьем и умилением, мешают коротко ответить: да. Поэтому я говорю:

– Всё очень непривычно… я как новую жизнь теперь живу.

Мама вздыхает, целует меня, и уже было встаёт и направляется к двери, как вдруг оборачивается у самого прямоугольника света и переходит задаёт вопрос из третей стадии разговора, которого я так боялся.

– Папа собирается хоронить пустой гроб, ты, вроде, в курсе. Ты думаешь, это и правда хорошая идея?

Я цепенею. Если я скажу да, то совру, если скажу нет, то мама крикнет это отцу в ближайшей распре, и тогда отец на меня ополчится. А время на размышление нет, я начинаю лепетать ещё бессвязнее:

– Нет… в смысле… я не понимаю… я, в смысле, в наушниках постоянно. Я толком не слышу. Я не думал об этом.

Мама делает шаг ко мне.

О нет.

– Папа считает, что нужно похоронить Андрюшку по всем законам церкви. А я же вот говорю, что он ещё…

– Мам, – перебиваю я. – Поговорим об этом завтра. Я так хочу спать.

Некоторое время её силуэт задумчиво застыл, будто мама вспоминала, что означает спать. А потом равнодушный голос ответил:

– Хорошо.

И мама ушла.

Той ночью у меня случилась истерика.

Любой человек, кто имеет младшего брата, возможно, стесняется признаться даже самому себе, что бывали такие моменты, когда между тобой и маленьким существом в твоей жизни проносится искорка обожания. Даже если вы постоянно ссоритесь, дерётесь, даже если ты выбивал ему когда-то зубы, и даже ломал ногу или руки в межличностных потасовках, родственная любовь всё видит.

Андрюшку тянуло собирать всякие стёклышки, бусинки, а пульки от пистолетов вообще были его фетишем. В тот день он проглотил бусинку. Мы как раз возвращались с Заводи домой. В карманах шорт младшего прятались несколько разноцветных шариков. Он их одухотворял, олицетворял, называл по имени. Я думаю, в его воображариуме бусинки и правда были героями.

В тот день Андрюшка плёлся позади меня, мусолил во рту одну из бусинок и одновременно разговаривал с ней. Так ненароком и проглотил. Я даже помню, называл Андрюшка тот шарик мистером Скрайлексом. Не знаю, откуда название, слышал только о дабстепере Скриллексе.

Андрюшка заплакал, начал спрашивать у меня, когда он умрёт. Надо сказать, что анатомией я не увлекаюсь, но уже в десять знал, где что находится. Мне этот опыт преподнесла жизнь. В том возрасте я по глупости проглотил два болтика от конструктора. Испугался. Побежал к маме, которая заботливо объяснила мне, что завтра я этими болтиками покакаю, а потом, на ночь глядя, провела мне лекцию по анатомии. Андрюшка этих знании избежал, поэтому в тот день покорно принялся ждать смерти.