– И… ты правда в это веришь? – осторожно спрашиваю.

Стёпка вдруг улыбается и хлопает меня по плечу:

– Знаешь, когда твой брат просыпается утром, начинает рассуждать о Вселенной, предсказывает каждый твой шаг, а потом говорит, что мы проживаем этот день в двадцать третий раз… я бы задумался.

После этих слов по моим ногам побежали мурашки. Мне стало по-настоящему страшно. О всяких сверхъестественностях мы в тот день больше не говорили. Возможно, Стёпка бы уже тогда сообразил свою правильную теорию, но истина отодвинулась от нас ещё на пару недель, потому что на следующий день умерла его мама, тётя Марина.

Помните, я сказал, что август ворвался в мою жизнь ассиметричным монстром…

В здании с юридической компанией, которую в тот день посещала тётя Марина находилась туристическая фирма «Горячие Туры», которая, конечно же, зарабатывала в разы больше денег, нежели любоё другой кооператив, располагающийся в трёхэтажной коробке из обшарпанного кирпича. В связи с внушающими откатами, турфирма могла позволить себе повесить над главным входом вывеску именно своей компании. Почти девяносто килограммов пластика и железа оповещали каждого прохожего вульгарно кричащими буквами: ГОРЯЧИЕ ТУРЫ.

В тот день цепь, поддерживающая один из краёв вывески, лопнула, и громадина понеслась вниз по всем правилам математического маятника. На другом конце амплитуды стояла тётя Марина. Вывеска ударила по лицу, прямо в переносицу. Стоит ли говорить, что почти десять центнеров раскололи череп мамы Стёпки. Нет, совсем не так, как сразу представляется, словно арбуз, упавший на асфальт. Удар спровоцировал нехилую и смертельную трещину.

Я бы мог пропустить дни смерти тёти Марины, но в моей историю они сыграли немаловажную роль.

Первого августа я отправился в больницу, в женщине ещё теплилась жизнь. Впрочем, умрёт она только третьего, всё оставшееся время промучается почти не приходя в себя.

Об инциденте я узнал у Серого. Встретил последнего в слезах на пороге дома. Он рассказал о случившимся в двух словах и заметил, что Стёпка с отцом сейчас в больнице.

Я прямиком направляюсь туда. В дороге, несмотря на новое свалившееся горе, отмечаю отсутствие пустоты. Наконец-то я принял смерть Андрюшки как данное, и теперь меня волнуют какие-то вещи кроме.

И потом случилось это. Может быть, видение являлось знаком, может, я сам себя накрутил. Узнав в приёмном покое номер палаты Марины Герундовой, я поднимаюсь на второй этаж. В отделении для особо тяжёлых пациентов в передних стенах каждой палаты зияет пластиковое окно, чтобы медсёстрам удобнее наблюдать за состоянием пациентов и успеть заметить что-то необычное.

Издали, с другого конца коридора узнаю силуэт Стёпки. Приближаюсь к нему, гладкий, словно каток, пол съедает звук моих шагов. Я уже в десяти метрах от друга, который стоит у палаты и смотрит на папу и маму за стеклом, а потом…

Я тоже перебрасываю взгляд на тётю Марину, и меня ударяет. Серьёзно, боль пронзает мою голову молнией. Там, на кровати, закутанная в белое одеяло лежит женщина с перемотанной бинтами головой. И если бы совсем без лица, как Слендермен, но у тёти Марины оставлен только рот. Как будто вот именно этого мне не хватает для полного образа.

(…полного образа чего…)

Белое пятно головы с губами и… серыми грязными клыками!

А потом Стёпка замечает моё отражение и оборачивается. Я смотрю на него и ещё не могу прийти в себя. Пот течёт по спине, дыхание дрожит. Видно, что Стёпка держится молодцом, пока не видит меня. Осунувшиеся глаза под очками начинают моргать, губы трясутся.

– Всё… мы… выберемся, – лепечу я.