– Я думаю, что моему соколенку не надо говорить об осторожности, которую необходимо соблюдать в горах. Мой Кико благоразумен, чтобы не беречься, не правда ли? И от замка он не станет отъезжать далеко. Ты мне это обещаешь, Кико?
– Да, отец.
– Помни, мой соколенок, что наш замок в горах – это не Алазанская долина, где ты находишься в полной безопасности и где каждый встречный знает тебя. Горы кишат барантачами (грабителями), и хотя наш замок – самое недоступное место для них, но его окрестности не вполне надежны. Я не уеду спокойно, соколенок, если ты не дашь мне слова не удаляться от ворот без стражников; и то только в дневную пору, когда вполне безопасно, ты будешь покидать нашу крепость. А то придется мне оставить тебя здесь, на солнечном припеке, до моего возвращения. Так даешь слово, Кико, исполнить желание твоего отца?
– Даю слово, отец! – с готовностью отвечал тот.
– Ну, а теперь ступай к Илите, мой мальчик, да вели ей приготовить чего-нибудь прохладительного для наших гостей. Пусть угостит их, когда они проснутся, а я отдохну немного перед дорогой. До свиданья, мальчуган. Мой бичо-джан, до свиданья.
Кико поспешил исполнить поручение, потом снова выбежал в сад, отыскивая Шушу, чтобы поделиться с нею радостью завтрашнего отъезда в горы.
«Наверное, она прячется где-нибудь поблизости в виноградниках или в зарослях орешника: уж такая она проказница, эта Шуша, – решил Кико, идя по проложенной среди зелени дорожке сада, мимо журчащего фонтана, зорко вглядываясь в густо разросшиеся кусты. – Спряталась от меня, плутовка», – решил он, погружаясь все дальше и дальше в самую гущу сада.
Солнце совсем уже село за горы, и голубоватые сумерки окутали тихую Алазанскую долину. Четко рисовалась на синем небе бархатная кружевная листва старых чинар, орешника и стройных тополей. А вдали курились синим дымком горы.
Взглянув на этих грозных великанов, Кико так и затрепетал от восторга. Завтра он будет там. О, как он любит их, эти милые горы, их пропасти и тропинки, их густо заросшие лесом склоны, горный воздух и горные цветы!
Он даже подпрыгнул от восторга и хотел было захлопать в ладоши, как неожиданно замер, услышав в нескольких шагах от себя человеческие голоса.
Кико остановился и словно прирос к месту. Подслушивать то, что говорили другие, он не любил, – это было бесчестно, – так его учили отец и бабушка Илита, но… но до уха маленького князька ясно долетела фраза, сказанная знакомым ему голосом, принадлежащим Вано: «Воображаю, как замечется этот надменный и ненавистный князь Павле, когда у него из-под носа утащат его соколенка! Что ты скажешь на это, молодец?»
Эти слова так поразили Кико, что он уже не мог двинуться и весь обратился в слух.
– А то скажу, – отвечал грубый голос Давидки, – что не так-то легко делается, как говорится, отец.
– Ну-ну, – хрипло рассмеялся Вано. – Что недоступно в Алазанской долине, то просто и легко среди стремнин дагестанских гор. Зато подумай только: если нам удастся наше дельце, то ты и твои братья станут прямыми наследниками всех богатств Павле Тавадзе, владельцами его роскошных виноградников, его огромных пашен и табунов. Ведь мы единственные родственники этого богача, и после того как исчезнет этот глупый утенок Кико…
– Тише, отец! Сюда, кажется, идут… – оборвал отца Давидка, и в тот же миг он показался у входа в беседку так неожиданно, что Кико едва успел спрятаться за стволом столетней чинары.
Мальчик встревожился. Что это? Или все только что слышанное почудилось ему? Он плохо понял, о чем говорили в виноградной беседке. Но взволнованное сердечко Кико подсказывало ему нечто недоброе: Вано и Давидка, хлебосольно принятые его отцом, щедро одаренные и обласканные им, очевидно, замышляли против своего благодетеля что-то дурное. Невольный страх прокрался в душу Кико. Была минута, когда мальчика неудержимо потянуло броситься к отцу и рассказать ему обо всем только что слышанном, но он решил, что неудобно сейчас волновать отца, который, разумеется, узнав о происшедшем, бросит все свои дела и отложит поездку. А поездка, насколько знал Кико, была необходима.