– Но здесь целое море жуков! – Излишнее было замечание, полагаю, потому что мы оба видели это особое насекомое, бившееся у него в руках.

– Африканские жуки, Лия. Создания, предназначенные Богом для африканских растений. Посмотри на это существо. Откуда ему знать, что делать с бобами «Кентуккское чудо»?

Я не понимала, прав он или нет. Слабо разбиралась в опылении. Помнила только, что его часть выполняют трудолюбивые пчелы.

– Наверное, нам надо было привезти с собой в карманах и несколько пчел? – произнесла я.

Папа посмотрел на меня с каким-то новым выражением, странным и неуверенным. Как будто маленький озадаченный незнакомец глядел в прорези маски с папиными чертами. Он глядел на меня так, словно я была его только что родившимся младенцем, которого он уже очень любил, но боялся, что мир никогда не будет для него таким, на какой надеялся каждый из нас.

– Лия, пчел нельзя привезти. Для этого нужно было бы перенести сюда целый мир, а тут для него нет места.

Я судорожно сглотнула.

– Знаю.

Мы сидели рядом, глядя через кривую бамбуковую ограду на пышное разнообразие пустоцветов папиного огорода. Во мне боролось столько эмоций: восторг от нежности в выражении папиного лица и отчаяние от его поражения. Мы так усердно работали – и зачем? Я испытывала смятение и ужас, чувствуя, что здешнее солнце сожжет многое из того, во что я верила.

Метусела из своей клетки на крыльце крикнул нам: «Мботе!», и я подумала: это «здравствуйте» или «прощайте»?

– Почему мама Татаба тут так бушевала? – осмелилась я спросить. – Мы видели, как она орала.

– Из-за маленькой девочки.

– У нее есть дочь?

– Нет. Одна девочка из этой деревни погибла в прошлом году.

– Как это случилось?

Теперь отец смотрел не на меня, а куда-то вдаль.

– Крокодил убил и съел ее. С тех пор они не позволяют свои детям даже ногой ступать в реку. Даже ради того, чтобы омыться кровью Агнца.

Меня саму крестили, как и всех, на чьем крещении мне пока довелось присутствовать, в чем-то вроде большой ванны или маленького бассейна в баптистской церкви. Худшее, что могло там с тобой случиться – поскользнуться на ступеньках. Я надеялась, что на небе найдется место для этой маленькой девочки, в каком бы виде она туда ни попала.

– Не понимаю, – сказал папа, – почему потребовалось полгода, чтобы мне наконец сообщили об этом простом факте?

Прежний огонь возвращался в эту странную задумчивую оболочку моего отца. Я обрадовалась.

– Ко-ко-ко! – выкрикнул Метусела.

– Входи! – раздраженно ответил ему папа, которого попугай достал уже до печенок.

– Просыпайтесь, брат Фаулз!

– Отвали к свиньям! – заорал папа.

У меня перехватило дыхание.

Он вскочил, зашагал к крыльцу и распахнул дверцу клетки Метуселы. Тот опустил голову и бочком подошел к открытому проему. Его выпученные глаза бегали вверх-вниз, словно он пытался оценить угрозу, исходившую от этого огромного белого человека.

– Ты свободен, – сообщил папа. Но птица не выходила. Тогда отец протянул руку и взял его.

В папиных руках Метусела выглядел не более чем игрушкой из перьев. Когда папа подкинул его вверх, он в первый момент не взлетел, а лишь завис в воздухе, как бадминтонный волан с красным оперением. Я подумала, что папа чересчур сильно стиснул несчастное существо и оно сейчас рухнет на землю.

Но нет. Метусела расправил крылья и взвился, как воплощение самой свободы, над нашим «Кентуккским чудом», над самыми высокими кронами джунглей, которые, несомненно, заберут обратно все свое, как только мы уедем.

И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя…

Кто имеет ухо, да слышит.