На семейном совете мы постановили, что улаживать дела отправлюсь я. Взваливал я на себя задачу непростую – продать дядину квартиру. Предполагалось, что если найдётся потенциальный покупатель, то на выручку – в прямом и переносном смысле – приедет отец, чтобы всё проконтролировать и не дать нас обмануть.

Мы всерьёз обсуждали проблему перевоза денег через границу и даже рассмотрели вариант транспортировки их в урне с дядиным прахом. Мама сразу выступила против такой кощунственной конспирации и сказала, что лучше она приедет вместе с отцом, и тогда втроём в одном купе мы безопасно перевезём деньги. Но в любом случае отец хотел захоронить урну с дядей рядом с могилами деда и бабушки.

Мы оформили доверенность, по которой я мог решать все юридические вопросы, и я собрался в дорогу, надеясь в считанные недели покончить с продажей и начать обустраивать свою дырявую жизнь.

Путь занял без малого три унылых дня. Ехал я в плацкартном вагоне – так билет был не особенно дорогим. Седая, похожая на добрую учительницу женщина робко попросила меня обменяться с ней местами. Я уступил нижнюю полку, и благодарная «учительница» пичкала меня домашними пирожками с картошкой.

Напротив нас восседала краснощёкая девица колхозного вида. Она везла большой клетчатый баул, который не влез под сиденье. Днём девица зорко его стерегла, а ночью для страховки опускала с полки крепкую обутую ногу и клала на баул.

Над девицей расположился юркий, как мышь, востроносый мужичок с фанерным чемоданчиком. Мужичок пил чай, рассказывал девке о своей нелёгкой доле, всякий раз приговаривая: «Бедняк есть бедняк». Этой фразой он уже успел разжалобить проводницу, и получил задаром матрас, и сам бегал то и дело подливать себе в стакан кипятку, потому что заварку он вёз собственную.

Я старался быть молчаливым и на вопрос «доброй учительницы»: «Куда едешь?» – коротко ответил: «Погостить к дяде», – ловко уткнулся в книгу и не позволил втянуть себя в беседу.

Первой ночью мы пересекли таможню. В вагоне подобралось с десяток храпунов, спал я плохо, накрывал голову подушкой, но это слабо помогало.

Утром поезд застрял возле небольшой станции Желыбино. Окно оказалось напротив мемориальной доски, привинченной к облупившейся вокзальной стене: «Здесь пали смертью храбрых сержант Гусев Степан Яковлевич, ефрейтор Усиков Иван Матвеевич, рядовые Хазифов Хамир Хафунович, Фёдоров Павел Кузьмич и Аликперов Хусейн Измаилович». Через час я выучил наизусть этот погибший список, и поезд наконец тронулся. В полдень мы проехали Москву.

В вагоне было жарко. Я долго смотрел на бегущую пейзажную карусель. Небо горело яркой синевой, вспыхивали бликами озерца. Вот птица, сорвавшись с дерева, полетела в траву, и ветер унёс её, закружив, как клочок бумаги. Вырастали сопки щебня, сменялись зелёным редколесьем, в котором дырой расползался луг, полный одуванчиков. За выпрыгнувшим сосновым бором тянулись рыжие болота, из воды торчали сгнившие берёзовые стволы. Потом начался ельник, оборвался мостом. По другую сторону реки огородился тополями современного вида посёлок с трёхэтажными панельными домами. За ними раскидывалось заросшее сорной травой поле с ржавыми футбольными воротцами и пятнистой козой, привязанной к ним.

Глядя на заброшенные ворота, я почему-то воображал несчастье: как дети играли в футбол и мяч улетел на рельсы, ребёнок не заметил поезда. В тон моим грустным мыслям появлялось кладбище и пряничная церковь.

Проносились похожие на посадочные полосы платформы станций, такие быстрые, что я не успевал прочесть названия. Один за другим сменялись уездные города с милыми простыми именами: Позырев, Лычевец. Вокзалы там часто были просто двухколейными. Пока мы стояли, по вагонам слонялись местные коробейники, предлагая прессу, пиво и нехитрую снедь – семечки, беляши, воблу.