– Живой пример именно такой патологии – ты сама, но называется это «делать слишком много дел за рулем», а не «копролалия».

Марисоль сморщила нос:

– Ну хорошо, что тогда это такое?

Я обмахивалась одной из книг.

– Непреодолимая тяга к произнесению нецензурной лексики.

– Да ладно!

– Честное слово.

– Уж это я наверняка запомню. – Марисоль с усердием принялась изображать приступ копролалии: над синими и зелеными плитками плыло одно восхитительное ругательство за другим.

Я зааплодировала. Она изящно поклонилась:

– Это было круто. А теперь давай-ка почитаем объявление, о котором нам все уши прожужжала любительница халявного попкорна. Куда оно запропастилось? Ты уже проверяла почту?

Я отрицательно покачала головой. Это тоже должна была сделать мама.

– Я схожу. – Марисоль нырнула рукой ко мне в сумку. – Клянусь, если там еще одна книга…

Не обращая внимания на мой подчеркнуто ледяной взгляд, подруга выудила из сумки ключи. Потом Марисоль Роблес в дизайнерских джинсовых шортах направилась к почтовым ящикам, превратив дворик в модный подиум. Она вышагивала, как те модели, которых она мечтала одевать. Каштановые волосы, прошитые солнечными бликами, волнами ниспадали на плечи. Может, она действительно представляла, что идет по подиуму, может, просто дурачилась, но в каждом ее движении чувствовалась музыка. Марисоль будто танцевала самбу.

Глядя на подругу, я не могла, словно в зеркале, не увидеть в ней себя. Рядом с изгибами ее миниатюрной фигурки мои метр семьдесят пять казались еще длиннее. Нет, у высокого роста были и преимущества: можно смотреть поверх голов, доставать с верхних полок предметы, не укорачивать джинсы после покупки. Но временами мне не сразу удавалось правильно расположить в пространстве свои конечности. В общем, Марисоль была как пламя, а я походила сложением на пожарный шест.

С почтой в руках она опустилась на скамью и подтянула колени к подбородку. Отложив в сторону счета (позабочусь о них потом), я сосредоточилась на оранжевом листке с объявлением нового управляющего. Как и сказала миссис Ньюсом, сначала отремонтируют фасад и места общего пользования. Жильцов просили на следующей неделе, когда рабочие будут устанавливать новые блестящие перила, приглядывать за детьми и домашними животными. Держаться будет не за что.

– Как думаешь, они уберут стол? Наш стол? – спросила Марисоль.

Я обвела пальцем ее черное сердечко и свою звездочку на краю стола, где мы сидели. Со временем они немного стерлись, но мы-то знали, где их искать.

– Если уберут, это будет полный отстой.

Она огляделась, вытащила изо рта мятную жвачку и прилепила ее под бетонную столешницу.

– Оставлю о себе память.

Марисоль хихикнула. Я улыбнулась. И мы засмеялись, и смеялись так, что этот смех прожег у меня в горле тоннель и начал биться о ребра.

Мы еще утирали слезы, когда рядом раздался грохот, заставивший нас вздрогнуть. Мы резко подняли головы и посмотрели туда, где находился единственный возможный источник. Разбиться могло что угодно – стекло, мебель, керамика или все разом. И источник звука был вполне конкретный. Мы обе знали: это из моей квартиры.

Нахмурившись, я посмотрела на Марисоль. Мгновение беззаботного смеха уже было в прошлом. Я схватила ключи.

– Жди здесь, – велела я, перекидывая ноги через скамью.

Подруга тоже поднялась:

– Я с тобой.

– Нет.

– Дарси, мне ведь не сложно. Просто помогу.

– Я должна пойти одна. Ну пожалуйста.

– Ладно, – выдохнула Марисоль.

Не касаясь шатающихся перил, я взбежала по ступенькам. Ключ повернулся в замке, отворяя дверь в мир, известный лишь горстке людей. Мир без приветственного коврика у двери.