Он старался "слишком" сильно, и Ася его стараний не ценила. С папой было можно практически все, он ее прощал что бы она ни сделала. Да, нет, ничего такого она и не делала. Просто были двойки, тройки, капризы, лень… Они настолько часто бывали вместе, что папа Асе надоедал, и тогда она ему дерзила, у нее не хватало терпения его слушать, следовать его советам, отвечать на его вопросы. Папа обижался, Ася это видела, но… ей даже нравилось смотреть на его расстроенное лицо. Он начинал ей что-то говорить, не заканчивал фразу и заикался чуть больше обычного. Она чувствовала, что имеет над ним власть, что иногда вдруг, ни с того, ни с сего, папа ее судорожно обнимал, наклонялся и ее уху, тихонько говорил «ты, мой котенок», и целовал в щеку. Зачем? Он хотел ее обнимать и целовать, а она его – нет. Было немного стыдно, приятно и неприятно одновременно.

Самолет начало немного покачивать и Асе захотелось ближе увидеть облака и она попросила пересесть. Папа предлагал ей место у окна, но тогда ей не хотелось, а сейчас захотелось, что с того? Ася видела, что папа колеблется, наверное ему неудобно беспокоить дяденьку с краю. Но сосед Асе был безразличен, подумаешь, встанет на минуту. Она требовательно посмотрела на папу. Пересаживаясь к окну, Ася мило улыбнулась их попутчику, с посторонними она умела быть светской. Теперь она могла спокойно рассматривать облака в иллюминаторе и ждать завтрак.

Борис с удовольствием уселся на свое место в хвостовой части салона, надеясь хоть чуть расслабиться. Как и обычно отъезд с оркестром на гастроли был колоссальным напряжением: ему пришлось утрясать с руководством консерватории несущественные мелочи, общаться с чиновниками московского правительства, пришлось даже ехать на коллегию министерства культуры. Французская сторона долго не утверждала программу, то им непременно хотелось русских композиторов, и, чтоб они были композиторами 20 века, то им казалось, что первое и второе отделение неравноценны. Даже было не очень понятно, что они имеют в виду под равноценностью. Перед самым отъездом заболел Саша Самсонов, концертмейстер, первая скрипка. Если бы это был обычный грипп, то ладно, Саша выздоровел бы во Франции, не беда. Но мерзавец попал в больницу с инфекционной желтухой, и только что выписался, слабый, рассредоточенный, какой-то равнодушный. Борис еще не опомнился от страха, не заболеет ли кто-то еще. Но, никто не заболел. Да это и понятно: Сашка был в Тайланде, где гадость и подхватил. Бориса раздражал уже сам выбор места отдыха. Ему было непонятно, как можно хотеть ехать отдыхать в эти модные экзотические страны, где надо глазеть на туземцев и валяться на пляже. Они в свое время ездили в Коктебель.... и не болели никакими желтухами. Ну, что он мог сделать? Ребятам из оркестра было по 20 лет, и они все были хорошими музыкантами, но в остальном ничем не отличались от своих ровесников: ничего не читали, обожали все эти дурацкие твиттеры, а кое-кто даже ходил в ночные клубы.

На посадке, как всегда, пришлось умолять дежурных пропустить в салон большие инструменты, так называемый "негабаритный груз", как они это именовали. Вызывали представителя компании, Борис показывал справки, письма из министерства культуры об "оказании содействия". Какая-то идиотка у стойки монотонно повторяла, что "это" надо сдавать в багаж. "Это" не могло ехать в багаже. У ребят были дорогие инструменты, их нельзя было охлаждать, не говоря уж о "кидать". Ну, как объяснишь такое равнодушным профанам! Он был задерган, измучен сборами, суетой, придирками некомпетентных администраторов.